– Нет, просто в суп тараканов запущу, – огрызаюсь я. – Вы уж меня-то с ней не сравнивайте. Боже ж ты мой, хоть бы она немного повзрослела!
– Может, и проймёт её как следует. – Бабушка задумчиво смотрит в пламя камина. – Она ведь, по молодости лет, пыталась и мне вредить, пришлось дать укорот. Поняла, до сих пор науку помнит. Значит, небезнадёжна. Смирится, в конце концов, и с тобой. Когда поймёт, что не всё в этом мире рождено вокруг неё, неотразимой вертеться.
– Далась ей эта красота, – с досадой говорю. – Знаете, бабушка Софья… Я ведь помню, какая вы другая . Но облик для нас с девочками ничего не значит. Мы – и Мага, и Николас, и Элли – мы вас любим такой, какая вы есть. И знаете, что я вам скажу? В вашей возрастной категории вы просто ослепительны, честное слово. Почему Мири этого не поймёт – не знаю.
Губы матриарха подрагивают от сдерживаемого смеха.
– Ах ты… лиса! И ведь не врёшь, я же чувствую!
В этот момент кто-то ласково проводит по моей щеке. Несуществующей пока щеке. Вернее сказать, той самой, что вместе со всем остальным телом наличествует сейчас далеко отсюда, в Магиной спальне.
– Зовут? – понимающе кивает бабушка Софи. – Ну, лети, егоза. И впрямь, пора, а то заработаешь истощение. Ходить по снам тоже Сила нужна.
***
«И-ива…»
Знакомый родной голос. Знакомые интонации. Тёплая уютная пещерка одеяла… Вот только по контрасту с ней тело вдруг обдаёт холодом, словно перед тем, как вернуться в постель, я старательно покаталась-повалялась в ледяной крошке, и та до сих пор впивается в кожу сотнями морозящих крупинок.
Невольно морщась, пытаюсь отбиться от Маги, который, злодей этакий, упорно тащит с меня одеяло. Я же ж мёрзну! Не обращая внимания на моё барахтанье, супруг прорывается в полуразрушенное лежбище и обнимает меня со спины. О-о вот это то, что надо! Обожаю об него греться!
– Что, замёрзла?
Голос, как всегда, суров. Но меня больше не обманешь этой внешней напускной гневливостью. Поэтому просто мычу что-то невразумительное с утвердительной интонацией – спросонья неохота говорить. Он плотнее загребает меня в объятья.
– А нечего было во сне шляться, где попало. Кто тебя просил? Я и без того рассказал бы обо всём, или дал бы считать с памяти. Опять занимаешься партизанщиной?
– Чем?
От удивления я даже глаза открываю.
– Ты откуда таких слов набрался? Не то, чтобы я против, просто интересно!
Мага снисходительно хмыкает.
– А кто бросил меня наедине и надолго с двумя разговорчивыми девицами? Волей-неволей приходится проводить с ними вечера, помогая с учёбой. А у наших дочерей, оказывается, немалый словарный запас. Весьма специфичный. Иномирный. Я почерпнул оттуда много нового.
– Ага. Вот откуда «двойные стандарты» у бабушки Софьи… – невольно прокалываюсь я. И сконфуженно замолкаю.
– Не уклоняйся от темы, – возвращается супруг к прежнему менторскому тону. – Ива, направленные, как в твоём случае, сны – очень специфичный вид магии и требует большого расхода сил. Ты хоть догадываешься, отчего у тебя такой озноб? Слишком увлеклась, потратилась. Это вредно и для тебя, и для малышей. Будь добра, сдерживай подобные порывы. Не маленькая уже.
Так, ворча, он поглаживает мне живот, вторую ладонь кладёт выше, и в солнечном сплетении вдруг вспыхивает крошечное, но очень жаркое солнышко, такое же показательно сердитое, как мой некромант. Поворочавшись внутри, оно расправляет протуберанцы – и разом, вспышкой, выжигает из меня холод. Ух… даже в пот шибануло, как в парилке!
– Так хорошо? – требовательно спрашивает муж.
Мне вновь не хочется говорить – разнежилась. Просто киваю.
И вдруг перед глазами встаёт лицо Даниэлы, перечёркнутое безобразной паутиной. Нет, молчать о таком трудно. Может, и самому Маге нужно выговориться?
– Мага, – окликаю я его после паузы. – А тебе раньше приходилось выносить приговоры?
Он тоже медлит. Затем отвечает не слишком охотно, но без особого волнения:
– Считаешь меня чудовищем? Приходилось. И приговаривать, и даже убивать. Ива, я же боевой некромант, я почти в сотне квестов побывал, а заодно и на войне. Как ты думаешь, чем я там занимался? Я, мужчина-маг, мужчина-воин? Наравне, кстати, с женщинами-воинами, если вспомнить Лору и иже с ней… Предвижу твой вопрос: да, и женщин убивал. Приходилось. Демоницы, ламии, эмпусы, гарпии – весьма кровожадные особы, скажу тебе. Хотя, говорят, в мирное время – любящие и нежные матери, готовые глотку порвать за своих детёнышей; верные подруги, иногда прекрасные хозяйки. Кто-то на досуге не оружием на полигоне бряцает, а картины пишет или даже стихи; вышивает, вон, как ты… В мирное время – идеальные женщины. А в бою как их увидишь – сразу об идеалах забываешь. Обрушивается на тебя этакое чудовище с голой грудью, с ощеренными клыками, в чужой крови перемазанное, летит с копьём наперевес или когти выставив – а они у неё как бритвы, десять бритв, длиннее пальцев, и все на тебя нацелены. И тут уже не до моральных принципов. Просто рубишь в ответ. Или… Ладно, не буду грузить подробностями, это не для беременной женщины. Но в бою всё просто, Ива. Женщина, перешедшая в статус воительницы, уже не имеет пола, Морана тут всех равняет.
– В бою – это как раз очень понятно, – бормочу, переворачиваясь на спину. – А вот в обыденности – да… Мне казалось, да и кажется, что никто с б о льшим трепетом не относится к своим женщинам, как некроманты. Вы так за ними ухаживаете, так бережёте, балуете, что эта любовь мешает вам… как бы это сказать?
Он закладывает руки за голову, понимающе усмехается:
– Быть объективными? Принять верное решение?
– Да, как-то так.
– Ну, Ива, не смешивай всё в кучу. Одно дело – любить и беречь, и совсем другое – оперировать всё тем же здравым смыслом. Трепетное и беззащитное создание, привыкшее во всём полагаться на своего мужчину – это одно; такому тепличному цветочку и в голову не придёт причинить зло предполагаемой сопернице. Даже если случись невероятное, и ей придётся при самообороне отнять чужую жизнь – её полностью оправдают. Тем более что мы умеем считывать память даже с трупов, и восстановить картину и истинные мотивы участников несложно. Другое – когда, привыкнув к вечному потаканию своим капризам, женщина уже не задумывается ни над моральной стороной своих желаний, ни над законной. Границы стёрты, потому что всё можно! А главное, она твёрдо усвоила: ей за это ничего не будет, она же девочка… Вот поэтому по ним больнее всего бьёт не наказание даже, а эта самая правда жизни: что девочкам, оказывается, тоже приходится отвечать за свои дела. И мир рушится. Для них.
Какое-то время мы молчим.
– А ведь она не сдастся, Мага – сообщаю я наболевшее.
– Разумеется.
И вдруг умолкает. Спрашивает осторожно:
– Это ты сейчас про кого?
«Наверное, про обеих. А ты о ком думаешь?», – так и хочется поддеть мне его. Но, вздохнув, отвечаю:
– Про Даниэлу, конечно. Совсем она не похожа на смирившуюся с наказанием… Стоп, – перебиваю сама себя. – Погоди. Как-то неправильно всё это.
Он красиво приподнимает бровь, поворачивается на бок, опершись о локоть. Одеяло сползает, обнажив идеальный торс. Да чтоб мне пропасть, это не мир – это просто питомник по выращиванию красивых мужиков! На кого ни глянь – или картину пиши, или ваяй в мраморе. За что мне такое счастье? И эстетического удовольствия сколько угодно, и неотразимый суженый, считай, в пожизненной собственности…
Мага не даёт мне развить мысль о его редком статусе Единственного и Неповторимого при существующей полигамии. Уточняет:
– Что неправильно?
– Да вся эта тема. Моя вина, не нужно было вообще её затрагивать. Всё-таки в супружеской постели место только для двоих. Зачем сюда посторонних тянуть, хоть и в разговорах? Нечего отвлекаться!
– Отвлекаться? Ах, да, – словно спохватывается он. – Совсем забыл. Долг, долг, как же без него… Но я всегда готов к исполнению, ничего не поделать. А который час? Не слишком для тебя поздно?
– Самое время для взаимозачётов, – сурово, подражая ему, отвечаю я. – Имей в виду, всё отдачи, что были до этого – только проценты, а к основному долгу мы ещё не подступились!