– Тихо всем! – говорю я сквозь зубы. И соображаю, что, наверное, не слишком сейчас вежлива. – Бастиан, погодите бить тревогу. Вы же видите, кольцо на мне, но оно не сработало, значит, это не нападение…
Он настойчиво увлекает меня с балкона в Малую гостиную, усаживает в кресло.
– Простите мою бестактность, донна; эта дурнота связана с вашим положением? Но раньше за вами не наблюдалось ничего подобного!
Добрая девочка Элли, доказывая свою доброту делом, молча суёт мне под нос изящный флакончик с чем-то тошнотворно-едким. Фу! С нюхательными солями! От которых мне едва вновь не становится плохо.
– Да погодите! Дайте сказать!
Мне, наконец, удаётся от неё отбиться.
– Это не моя боль, не моё состояние, понимаете? Ничего не говорите, пожалуйста, мне нужна хотя бы минута-другая тишины. Я давно не занималась такой диагностикой…
Круглые от удивления глаза становятся не только у Элизабет. Наш Тёмный Рыцарь не сводит глаз с чего-то над моей головой. Догадываюсь, что он там видит. Небесно-голубую дымку, проступающую над моей родной, изумрудно-зелёной. Паладиновскую ауру поверх обережной.
Когда-то, на заре времён (на самом деле, и полугода не прошло, просто начало моих приключений в Гайе кажется сегодня бесконечно далёким!) одним из моих Наставников оказался сэр Майкл Кэррол, паладин-целитель. Причём далеко не рядовой. О его уникальных способностях говорит сам факт, что, не тратя сознательных усилий, «на автомате», как говорится, сэр Майкл в состоянии удерживать на себе до девяти аур разного назначения, в то время как мастерам среднего уровня удаётся сохранять три-четыре, в крайнем случае – пять. Ауры диагностики, а также регенерации по необходимости – те активны у него постоянно. Он их, кажется, уже не замечает. А я-то поражалась на первых порах, как это у меня само собой выправилось зрение и перестала ныть по любому поводу больная спина! Да просто оттого, что рядом был сэр Майкл.
После обучения нескольким интересным приёмам ко мне перешли не только новые умения, но и диагностическая аура. Как бы своеобразным бонусом. Правда, одно время мне казалось, что она так и пропала вместе с обережным Даром. Ан нет, ожила! Именно сейчас себя и проявила.
Потому что боль в скрюченном, затекшем от долгой неподвижности теле – не моя, просто я её чувствую и отличаю от возможной собственной. Сведённые судорогой ступни – тоже не мои. Невозможность вздохнуть глубоко, ведь при малейшем расширении грудной клетки словно кол впивается в лёгкое, а так хочется, наконец, дышать полноценно, потому что в тесном узком ящике, где, скрючившись, лежу не-я, невыносимо душно, и пыль скрипит на зубах, и пересохли губы, а горло сухое – даже слюны нет… – и это тоже не-моё, чужое страдание.
…А ещё меня-настоящую пугает скверное не-моё тянущее ощущение внизу живота, отдающее в копчик… и отчаянье оттого, что может опять случиться непоправимое. И тошнота, и боль вообще, во всём исстрадавшемся теле, чувствительном к малейшему подпрыгиванию кареты на ходу.
Ой, кажется, сейчас поплохеет мне-настоящей!
В ужасе подскочив, открываю глаза. Когда я их закрыла? Временно отключилась или просто в попытке сосредоточиться? Ловлю испуганный взгляд Элли, готовой бежать за помощью, и настороженный, тоже в готовности, но крушить всех подряд – Тёмного рыцаря.
– Это… не… моя боль…
Вот только язык ворочается с трудом, будто тоже распух от жажды, как у той, которую я прочувствовала.
– Бастиан…
Вдох, выдох.
– Там кто-то ещё. В этой же карете, что подъезжает. Прячется. Не знаю, под сиденьем, или в каком-то ящике… Ей очень плохо. И страшно.
***
– Донны, я настаиваю… – без особой надежды взывает к нам Бастиан. Мы с Элли не слушаем, вприпрыжку припустив к парадному крыльцу, а он как-то умудряется следовать за нами ровным размеренным шагом, не напрягаясь, не отставая, совершенно непостижимым образом. – Что, если этот человек опасен?
– Это женщина, Бастиан, и ей плохо, очень плохо, – оборачиваюсь я на ходу. – Мне даже кажется, что помощь доктора Гальяро нужна ей куда больше, чем нам с Элизабет. Понимаете? Она прячется где-то там, в карете, и мы должны её освободить, пока не поздно!
– Женщина?
Нахмурившись, Тёмный рыцарь шагает чуть шире… и как-то умудряется опередить нас, перекрыв выход из широкой галереи на лестничную площадку холла.
– Минуту, донны, только минуту. Здесь нельзя действовать наобум. Что, если дон Иглесиас привёз с собой заложницу? Поступая необдуманно, мы можем повредить ей, донны.
Мы тотчас замираем, как цирковые собачки на задних лапках, в ожидании команды. Звучит-то разумно. Наш телохранитель благодарно кивает; по его отрешённому взгляду видно, что он мысленно связывается со своими людьми: наверняка раздаёт указания, пока мы в нетерпении переминаемся с ноги на ногу. Вот он оборачивается, не пересекая арку выхода, осторожно окидывает взглядом лестничные пролёты. Слышно, как внизу распахивается входная дверь. Приближаются чьи-то шаги. Отшатнувшись, Бастиан притягивает нас обеих к стене и набрасывает заклинание невидимости. Однажды он нам его демонстрировал, чтобы при дальнейшем возможном применении мы не пугались, объяснив, что ощущения очень специфичны. Но для меня они оказались не в новинку. Приблизительно то же я испытывала, становясь бестелесной в своих сно-видениях, сно-хождениях.
Сейчас, оставаясь незамеченными, мы пропускаем хмурого и величественного дона Иглесиаса, поднимающегося в сопровождении одного из Тёмных в кабинет к дону Теймуру. А я лихорадочно соображаю: что делать, если мы и впрямь найдём заложницу? Да и почему именно заложницу? Бастиан уже попадал в такие переделки?
Мимоходом возликовав от того, что вновь вполне телесны и видимы, мы бросаемся вслед за нашим рыцарем: он уже далеко впереди, сбегает к подножью широкой парадной лестницы. Приоткрыв входную дверь, осторожно, вновь стараясь не обнаружить себя, выглядывает наружу. Мы с Элли, как партизаны, пристраиваемся рядом, тоже пытаясь заглянуть в щель. Чужая карета – в десяти шагах, сверкает позолотой; великолепные кони стоят, как вкопанные, лишь кося лиловыми глазами. Богатая упряжь, пышные ливреи, шляпы с перьями и белые перчатки двух форейторов… Не знаю, кто там следит за дресс-кодом прислуги, а вот кони у приезжего дона, похоже, в не меньшем почёте, чем домочадцы: красивые, холёные, ухоженные. Видимо, по части лошадей у Иглесиаса свой пунктик. А вот интересно, не спровоцировала ли я его тем, что перебила цену на вчерашнем торге? Мог ведь сдерживать своих женщин до последнего, а потом просто с досадой бросить: «Да делайте, что хотите!» Очень уж нехороший у него взгляд был при нашей случайной встрече…
– Прогуляйся, – коротко говорит один из Тёмных рыцарей форейтору[1], замершему на переднем пристяжном. – И своего напарника с собой забирай. Подождёте в кучерской до вечера, ваш хозяин не скоро освободится.
Кучер, растеряв добрую часть спеси и изрядно побледневший, собирается было спешиться, но спохватывается:
– Так, благородный дон, карету-то надо в сторону подать!
– Найдётся, кому подать. Иди, иди, не задерживайся. Тебя проводят. Во-он там уже ждут, видишь?
Оба возницы спешно удаляются в сторону западного входа для слуг. А мы под бдительным оком Бастиана и с его молчаливого разрешения протискиваемся через дверь.
– Ближе не подходите, донны, оставайтесь пока здесь.
Тон нашего главного охранника даёт понять, что пора снисходительности и потаканий прошла. Впрочем, мы и не спорим: здесь так здесь. Экипаж прекрасно видно, как и то, что шесть рыцарей обходят его, замыкают в цепь, запускают сканирующие плетения. Буквально через полминуты один докладывает:
– Снаружи. Багажный ящик. Человек. Пока жив, но плох. Агрессии нет.
По кивку своего главного два рыцаря берутся каждый со своей стороны за края крышки объёмистого короба, пристроенного на задке кареты, и рывком приподнимают её.
Слышится вскрик. Женский. От неожиданности, все на нервах, мы с Элли чуть не подпрыгиваем на месте и уже готовы рвануть вперёд, но… остановлены Бастианом. Один из Тёмных поспешно наклоняется и буквально извлекает на свет безвольно обвисшее у него в руках хрупкое тело, по виду – абсолютно невесомое. Запрокидывается к небу посеревшее личико. Закрытые глаза. Побелевшие губы. И шокирующим контрастом чернеет кровоподтёк на всю опухшую скулу, кровит рассечённая бровь…Волной, почти обметая плиты крыльца, ниспадает пышная грива волос, но не намеренно красиво распущенных, а растрепавшихся, с застрявшим в них гребнем. И вдруг по этому-то черепаховому гребню с рубинами я её и узнаю. Вернее, как зовут – до сих пор не знаю, а вот кто она такая… Я же лишь вчера её видела! Во сне!