– В дом, – распоряжается Бастиан. И вдруг оборачивается ко мне: – Прикажете разместить в гостевой комнате, донна Ива? И вызвать целителя? Ей нужна срочная помощь.
На какой-то миг я теряюсь. А почему, собственно, он именно меня об этом спрашивает?
Ну, да, хозяин занят с посетителем и не велел себя беспокоить, матриарх в отъезде, прекрасная Мирабель в депрессии и явно сейчас недееспособна. Сыновья далеко, и когда заявятся – неизвестно. Поблизости из близких к ним по родству Торресов, могущих в отсутствии хозяев распоряжаться в доме, только мы, невестки. Но я – старшая. Приходится соображать на ходу.
– Нет, гостевые на втором этаже, это и далеко и… на виду, вот что главное. На днях понаедет куча гостей. А девочке, похоже, есть от кого скрываться. Давайте… в гостевые донны Софьи. Думаю, она не стала бы возражать.
Элли срывается с места:
– Пойду, предупрежу…
Какое-то время Бастиан глядит на меня с сомнением, но всё же даёт отмашку своему рыцарю:
– Всё слышал? В крыло донны Софьи!
А я поспешно добавляю:
– Бастиан, и пусть свяжутся с доктором Гальяро, поторопят с приездом и передадут, что появилась новая пациентка, очень тяжёлая. Сошлитесь на меня, он поймёт.
Рыцарь со своей бесчувственной ношей шагает в прохладу холла, я торопливо шмыгаю следом. Походка у него удивительно плавная, скользящая, очевидно чтобы не растрясти девушку.
– Вы её узнали, Бастиан?
Шагая рядом, не отводя взгляда с безжизненной руки девушки, обрамлённой, словно манжетой, синюшными пятнами от чьего-то грубого хвата, он отвечает:
– Донна Глория Иглесиас, жена Хорхе Иглесиаса, племянника нашего гостя. Не могу поверить, неужели это побои?
Не может. А мне теперь становится понятна странная скованность девушки, во время вчерашнего судилища не произнёсшей ни слова и вообще старающейся слиться с полом. Если судить по не-моим ощущениям, которые всё сильнее, два ребра у неё треснуты, а то и сломаны, причём были таковыми ещё вчера. А вот кровоподтёки на лице и всё остальное – совсем свежее.
Сжимаю кулаки, чтобы унять нервную дрожь.
Кто это сделал? Муж-садюга?
Вот только не надо торопиться с выводами. Я ещё ничего не знаю ни о ней, ни о её семье. Но ведь кто-то довёл бедняжку до побега! И хорошо, что затея удалась; а если бы перехватили?
На входе в крыло матриарха нас уже встречает её компаньонка, донна Фелиция, оставленная «на хозяйстве», и берёт управление в свои маленькие, высохшие от возраста, но сильные ручки. По её знаку девушку заносят в небольшую светлую комнату, осторожно кладут на диван.
Она вдруг распахивает синие, как осеннее небо глаза, смотрит на меня в ужасе… и соскользнув на пол, рушится к моим ногам, обнимая их. Плечи содрогаются от рыданий.
– Милосердия, донна Ива! Защиты и милосердия прошу!
[1] Форейтор – кучер, управляющий не с козел экипажа, а сидя верхом на одной из лошадей. Если упряжка – цугом, т.е. запряжены подряд две, три и более пар лошадей – форейторы приставляются к каждой паре. Такой выезд может себе позволить не каждый аристократ.
Глава 14
Глава 14
Пожалуй, естественной реакцией на упавшую мне в ноги девушку было бы дёрнуться от неожиданности или даже отшатнуться, никто не удивился бы и не осудил. Но я настолько растерялась, что застыла столбом. А потом уж было стыдно пятиться. Не знаю, почему она воззвала именно ко мне… но она умоляла о защите! И нетрудно было догадаться, в какую беду она попала.
На ней следы от побоев, причём недавнишних. Просто в голове не укладывается: некроманты – и измывательство над женщиной? Но синяки налицо. Плюс ко всему я до сих пор чувствую боль в её ребрах: а такие повреждения появляются конкретно от ударов кулаками или пинков. Вряд ли девушка сбежала бы, просто неудачно упав или скатившись с лестницы…
Невозможно от неё отшатнуться. Немыслимо. Опускаюсь на пол, рядом; порой бережные объятья нужнее и действенней миллиона утешительных слов. Отмахиваюсь от склонившегося в беспокойстве Бастиана, лишь напомнив шёпотом: «Доктора Гальяро, прямо сюда, срочно!»
Осторожно поглаживаю вздрагивающую спину девушки, снимаю боль, насколько могу. Не спрашивайте, как я это делаю. Толики целительных способностей, вернувшейся вместе с Обережным Даром, хватает для «скорой помощи»: на что-то серьёзное я не замахиваюсь, но вот ослабить болевые ощущения, снять мышечный спазм, подтолкнуть регенерацию как-то могу. Впрочем, полным заживлением прямо сейчас я не стану заниматься. Пусть доктор осмотрит повреждения и возможные увечья и опишет всё в официальной бумаге, во внушительных медицинских терминах. Кажется, это называется: «снять побои». Я не собираюсь спускать с рук подобное, даже если незнакомка окажется далеко не ангелом, а истязатель обвинит её во всех смертных грехах. Если она в чём-то провинилась – веди её на суд к тому же Главе Клана, или разводись; но не опускайся до садизма.
– Теперь всё будет хорошо, – шепчу ей. – Мы не дадим тебя в обиду.
Она замирает в моих объятьях, как испуганное дитя, только сердце неистово колотится. А на меня вдруг накатывает …
Ещё не так давно из-за подобных «подарочков» я шарахалась от собственного Дара, готовая отказаться от него навсегда, ибо на себе прочувствовала, что во многая знания многая печали. Но потом поняла, что так нельзя. Как ни тяжело узнавать правду – пропускать её через себя нужно. Даром не пренебрегают.
Увидеть однажды, что Васюта потянулся ко мне из-за удивительного сходства с его Любашей, оказалось больно. Но отрезвило – и на многое открыло глаза, как и подготовило к будущему расставанию. Обмен воспоминаниями с той же Любавой, нынешней княгиней Северной, оказался даже полезен, установив между нами незримую связь и понимание. А то, что вижу сейчас… ужасает, шокирует, но помогает во всём разобраться. И даёт в руки оружие против насильника.
В этот раз вспышки чужих воспоминаний не оглушают внезапно. Накат , знакомое ощущение – такое же, что охватило меня перед озарением с Любавой – как бы предупреждает, что сейчас вновь распахнётся окно в чужую жизнь. Я даже успеваю инстинктивно закрыться... Как бы выразиться понятнее? Одним словом, готова принять озарение, но самой при этом не раскрываться. Главное – узнать, кто так обошёлся с девушкой и от кого нам её оградить.
…Странное ощущение раздвоенности сознания. И дело не только в кусочках чужой судьбы, переживаемых ярко, остро и болезненно; меня как будто несёт по двум временным потокам одновременно. Нахлынувшие воспоминания затрагивают диапазон лет в пятнадцать: жизни, любви, боли и отчаянья Глории Дельгадо-Иглесиас. Я проживаю их вместе с ней – и в то же время сижу на полу гостевой комнаты в крыле бабушки-матриарха, причём недолго сижу, минуты две-три... Вижу глазами Глории, чувствую её телом каждый поцелуй, каждую пощёчину – и слышу краем уха суету поблизости: донна Фелиция командует и горничными, и нашими Тёмными рыцарями, равно успешно управляя и теми, и другими. Из приоткрытой неподалёку двери ванной комнаты тянет ароматом лаванды и трав, к ним примешивается горьковатый запах заживляющей мази, применяемой при лечении ушибов и отёков. Хлопают дверцы шкафов, поскрипывают колёсики ширмы. Шуршат простыни на застилаемой постели. В считанные минуты разворачивается целый маленький госпиталь.
И ещё я слышу приближающуюся чеканную поступь в коридоре, и по знакомому отголоску – целительскую ауру, как родственную, чую издалека! – угадываю приход долгожданного доктора Гальяро. Наконец-то!
Неприятное тянущее ощущение в пояснице заставляет меня поморщиться. А потом вздрогнуть от страха. Это уже не чужая боль, а моя, что, в общем, нехорошо. Резонанс от сопереживания пациенту может спровоцировать подобные явления в организме самого целителя. А девочка на грани потери ребёнка! Ой, не надо, не надо резонировать, так и до беды недалеко!