Прямо перед окном торчало огромное деревянное крыло, оно чуть покачивалось и тихо поскрипывало. На темном небе, совсем близко, мерцали яркие мохнатые звезды. А внизу, за горбатым бугром, светлела и рябила широкая лента Буга.
Удивительно тихо было там, за рекой. Как будто вымерло все там или притаилось.
А вчера, и позавчера, и два, и три дня, и неделю назад вот в такое же ночное время можно было услышать, как за рекой, в рощах и перелесках, натужно гудели моторы, лязгали гусеницы, трещали и падали деревья, раздавались короткие автомобильные гудки. И тревожно мелькал притушенный свет фар, и над черной зубчатой стеной леса отсвечивали какие-то огни.
Днем все замирало. Будто и не происходило ничего ночью. Только патрулировали береговую полосу германские пограничники и по-прежнему копошились на своих полях польские крестьяне. А сегодня с утра и крестьяне не показывались на поля, и вот сейчас за рекой мертвая тишина.
Внизу заскрипела дверь. Кто-то отворял ее. Постоял на вороге. Прошел внутрь. Потоптался. Остановился у лестницы. И сказал:
— Битте!..
Зинин в институте изучал немецкий язык и сразу понял это слово. По-русски оно означало: «пожалуйста».
Черт возьми! Немцы! Но каким образом?
Зинин обернулся к Бричеву и приложил палец к губам: молчи! Тот кивнул.
Дверь опять скрипнула, и кто-то еще вошел внутрь мельницы.
— Никого нет? — спросил по-немецки голос.
— Никого нет, господин лейтенант, — ответил прежний голос, тот самый, который произнес «битте».
— Тут, кажется, есть лестница?
— Так точно, господин лейтенант!
— Здесь будет недурной наблюдательный пункт для наших артиллеристов, Ганс.
— О да, конечно, господин лейтенант!
Они помолчали. Дверь снова скрипнула — вошел третий.
— Кажется, эти русские ничего не подозревают, — сказал он.
— Они спят, как медведи, — ответил ему офицер.
«Вот сволочи!» — со злобой и возмущением подумал Зинин.
— Все-таки надо быть осторожным, — сказал вошедший.
— А-а! — пренебрежительно возразил лейтенант. — Доты у них охраняются татарами, у которых нет даже винтовок.
«Сволочи, — с обидой, злобой и возмущением думал Зинин. — А „татары“ — это ведь бойцы-узбеки. И охраняют они недостроенные доты действительно без винтовок. Все знают, гады».
— Итак, нам остается подняться наверх, занять позицию и ждать начала событий, — сказал тот, кого называли лейтенантом. — Ганс, вы поднимаетесь первым.
— Слушаюсь! — ответил Ганс, и деревянная лестница заскрипела под его ногами.
«Если стрелять в них, могут услышать другие, такие же, — подумал Зинин. — Тогда нам не выбраться из мельницы, не предупредить своих». Нагнувшись к Бричеву, он прошептал ему в самое ухо: «Штыками их, гадов. Понял? Огня не открывать». — «Ясно», — кивнул Бричев и весь подобрался, напружился.
Сейчас ему предстояло убить человека. Впервые в жизни. Вонзив в тело штык. На занятиях он колол чучело, сделанное из прутьев. «Длинным коли! Коротким коли!..» Он с азартом вонзал штык в прутья, рывком выдергивал его и бежал дальше, к следующему чучелу — такому же покорному и неживому. Сейчас же нужно было пронзить человека. Пускай фашиста, пускай врага, но человека!
Товарищу замполитрука это проще сделать: он воевал на финском фронте. А как убьет человека он, ефрейтор Михаил Бричев — двадцати одного года от роду, комсомолец, ни разу не нюхавший пороха? Он родился и жил в Ленинграде, много и влюбленно рассказывал об этом городе, всегда со всеми был вежлив и вообще считался на заставе «интеллигентом». Нес службу добросовестно, но за полтора года пребывания на заставе ему даже не довелось задержать ни одного нарушителя границы.
И вдруг — сразу трое. Говорят по-немецки. Значит, гитлеровцы. На нашей земле, на нашей мельнице.
Все произошло гораздо проще, чем предполагал Бричев.
…Три тела лежали на полу мельницы. Зинин осветил их фонариком: все трое были одеты в военную форму Красной Армии. Двое в лейтенантскую и один в сержантскую, очевидно Ганс.
— Сволочи! — процедил сквозь зубы Зинин. — Переоделись.
Он вспомнил, что белофинны тоже так делали. А Бричев удивленно, широко открытыми глазами смотрел на трупы.
Зинин пошарил у них в карманах, вынул два командирских удостоверения и одну красноармейскую книжку, забрал три пистолета, и они выбрались из мельницы.