Нейтральные страны подхватили новость. Судя по сообщениям из Амстердама, крупные силы русских срочно перебрасываются для помощи защитникам Парижа. В Париже люди осаждали вокзалы, надеясь увидеть прибытие казаков. Перебравшись на континент, призраки превратились в военный фактор, даже до немцев также дошли эти слухи. Опасения возможного появления в их тылу семидесяти тысяч русских должно было сыграть такую же роль, как и отсутствие семидесяти тысяч солдат, переброшенных Германией на Восточный фронт. И лишь после сражения при Марне, пятнадцатого сентября, в английских газетах появилось официальное опровержение этих слухов.
В то же воскресенье, когда сообщения из Амьена вызвали ужас у публики, Джон Френч составил донесение, явившееся еще более сильным ударом для лорда Китченера. Главный штаб находился тогда в Компьене, в шестидесяти километрах от Парижа. Английские войска, оторвавшиеся от противника, отдыхали, в то время как французы вели ожесточенные бои с немцами. Оперативный приказ, изданный в этот же день за подписью Джона Френча, гласил, что наступление врага приостановлено «благодаря действиям французских войск на нашем правом фланге, с большим успехом атаковавших в районе Гюиза германские гвардейский и Х корпуса, которые отступили за Уазу». Это признание действительного положения вещей находилось в полном противоречии с тем, что Джон Френч написал в своем докладе для лорда Китченера. Очевидно, Френч подписал приказ, не прочтя его.
Он информировал своего начальника о просьбе Жоффра в отношении обороны позиций к северу от Компьена. Французский командующий хотел, чтобы английские войска не выходили из соприкосновения с противником. Однако, утверждал далее Френч, наши войска «были абсолютно не в состоянии удерживать передовые позиции», поэтому его штаб решил отвести армию за Сену и держаться при этом «на значительном расстоянии от противника». Отступление включало бы восьмидневный марш, «неутомительный для войск», и обход Парижа с запада с тем, чтобы не удаляться слишком далеко от своей базы. «Мне не нравится план Жоффра, — продолжал Френч, — я бы предпочел решительное наступление», которое, однако, он сам отказался осуществить под Сен-Кантеном, запретив Хейгу поддержать Ланрезака в этом бою.
Далее он высказывал совершенно противоположные взгляды. После десяти дней кампании он принял решение бросить разбитых французов и отправить экспедиционный корпус обратно в Англию. По его словам, «быстро исчезает уверенность в том, что армия союзника сможет успешно завершить кампанию». Этим и объясняется его намерение «отвести наши войска в глубь страны». Французы «оказывали сильный нажим с тем, чтобы я оставил войска на передовой, несмотря на их пониженную боеспособность», однако он «категорически отверг это требование», в соответствии с «духом и буквой» инструкций Китченера, и настоял на сохранении независимости в действиях, вплоть до «отхода на нашу базу», если этого потребуют обстоятельства.
Китченер читал этот доклад, полученный тридцать первого августа, с удивлением, граничащим с ужасом. Намерение Джона Френча отвести английские войска с фронта, на котором сражались союзные армии, отделить их от французских частей, походило на дезертирство с передовой в решающий час. Он считал это «пагубным» как с политической, так и с военной точек зрения. То было нарушением духа Антанты и превращалось, таким образом, в политическую проблему, поэтому Китченер попросил премьер-министра немедленно созвать заседание кабинета. Пока министры собирались, Китченер отправил телеграмму Джону Френчу, холодно выразив «свое удивление» решением отступить за Сену, и осторожно выразил свое неодобрение следующими вопросами: «Как повлияет этот курс на ваши взаимоотношения с французской армией и на военную обстановку в целом» «Не образуется ли в результате вашего отступления брешь во французской линии обороны, и не вызовет ли это падение боевого духа, и не воспользуется ли этим враг?» Телеграмма заканчивалась напоминанием о том, что через Берлин прошли тридцать два эшелона, это означало — Германия сняла войска с Западного фронта.