Теперь Эдуард пытался завести дружбу с русским царем в Ревеле. Прочитав доклад германского посла об этой встрече, из которого следовало, что Эдуард действительно хотел мира, кайзер гневно написал на полях: «Ложь. Он хочет войны. Но хочет, чтобы начал ее я, а он бы избежал ответственности».
Год закончился неверным шагом кайзера, таившим в себе опасность взрыва. Он дал интервью газете «Дейли телеграф», высказав ряд своих идей в отношении того, кто с кем должен воевать. Это привело в замешательство не только его соседей, но и соотечественников. Общественное неодобрение было таким явным, что кайзер даже слег, проболел три недели и в течение некоторого времени воздерживался от высказываний.
После этого случая никаких сенсационных известий не было. Последние два года первого десятилетия, когда Европа как бы наслаждалась благодатным солнечным днем истории, были самыми спокойными и тихими. Тысяча девятьсот десятый был годом мира и процветания. Второй этап Марокканских кризисов[48] и Балканских войн еще не наступил. Была опубликована новая книга Нормана Анжелла «Великая иллюзия», в которой доказывалось, что война невозможна. С помощью внушительных примеров и неоспоримых аргументов Анжелл утверждал, что при существующей взаимозависимости наций победитель будет страдать в одинаковой степени с жертвой — поэтому война невыгодна, и ни одна страна не проявит такой глупости, чтобы начать ее.
Переведенная почти сразу на одиннадцать языков, «Великая иллюзия» превратилась в некий культ. В университетах Манчестера, Глазго и других промышленных городов появилось более 40 групп приверженцев, пропагандировавших ее догмы. Самым верным учеником Анжелла был человек, оказывавший большое влияние на военную политику, близкий друг короля и его советник виконт Эшер, председатель Военного комитета, созданного для проведения реорганизации британской армии после шока, вызванного ее неудачами в бурской войне. Лорд Эшер выступал с лекциями о «Великой иллюзии» в Кембридже и Сорбонне, утверждая, что «новые экономические факторы ясно доказывают всю бессмысленность агрессивных войн»[49]. Война XX века будет иметь такие масштабы, заявлял он, что ее неизбежные последствия в виде коммерческого краха, финансовой катастрофы и страданий людей настолько пропитают все идеями сдерживания, что сделают войну немыслимой. Он заявил в речи перед офицерами Клуба объединенных вооруженных сил в присутствии начальника Генерального штаба сэра Джона Френча, председательствовавшего на собрании, что ввиду взаимного переплетения интересов наций развязывание войны с каждым днем становится более трудным и невозможным.
Германия, считал лорд Эшер, «принимает доктрину Нормана Анжелла так же, как и Великобритания». Как отнеслись кайзер и кронпринц к идеям «Великой иллюзии», экземпляры которой Эшер послал им, осталось неизвестно. Нет доказательств того, что Эшер направил эту книгу генералу фон Бернарди, который в 1910 году был занят написанием другой книги — «Германия и следующая война», опубликованной годом позже. Ей суждено было получить такое же влияние, как и книге Анжелла, хотя она была ее антиподом. Названия трех ее глав — «Право вести войну», «Долг вести войну», «Мировая держава или падение» — выражают ее основные тезисы.
Кавалерийский офицер Бернарди в 1870-м, в двадцать один год, стал первым немцем, проехавшим через Триумфальную арку, когда немцы взяли Париж. С тех пор флаги и слава интересовали его меньше, чем теория, философия и наука войны в применении к «Исторической миссии Германии» (так называлась одна из глав его книги).
Он служил начальником отдела военной истории Генерального штаба, был представителем интеллектуальной элиты этого туго думающего и много работающего учреждения, а также автором классического труда по кавалерии до того, как посвятил свою жизнь изучению идей Клаузевица, Трейчке и Дарвина, отразив их в книге, сделавшей его имя синонимом бога войны Марса.
«Война, — утверждал он, — является биологической необходимостью, это выполнение в человеческой среде естественного закона, на котором покоятся все остальные законы природы, а именно законы борьбы за существование». Нации, говорил он, должны прогрессировать или загнивать, «не может быть стояния на одном месте», и поэтому Германия должна выбрать «между мировым господством или падением».
48
Обострение франко-германских империалистических противоречий в связи с притязаниями этих держав на Марокко. Первая вспышка относится к 1905 году, вторая к 1911-му. —
49
В известной мере Анжелл был прав. С рационалистической точки зрения войны должны быть ограниченными, то есть — вестись ради какого-то конкретного результата (на пример, завоевания Эльзаса) и заканчиваться, как только для одной из сторон затраты на войну начинают превосходить ценность приза. Под «затратами» понимаются, разумеется, не только деньги, хотя в первую очередь именно они. (Хорошим примером ограниченной войны может служить русско-японская. К лету 1905 года Япония добилась всего, чего хотела, и нуждалась в немедленном мире. Российская империя имела возможность продолжать войну — и даже не без реальной надежды на успех — но после гибели Тихоокеанского флота ценность Порт-Артура и Квантунского полуострова не оправдывала новых военных усилий. Был заключен мир.) Анжелл исходил из того, что очень высокая экономическая связность Европы делает любую войну на этом континенте нерентабельной для обеих сторон. Он не учел, однако, что и люди, и государства, и цивилизации далеко не всегда поступают рационально, что XX век породил концепцию глобальной войны, заведомо невыгодной обеим сторонам. Насколько можно судить, переход к неограниченным войнам был вызван прежде всего резким усилением на рубеже веков технического оснащения пропаганды. В результате возросла степень влияния широких народных масс на процесс принятия политического решения. Характерная для массовой психологии истерия препятствовала проведению умеренной и рациональной военной политики. В начале войны средства массовой информации создают «образ врага» («избирательно уничтожающего исключительно стариков, женщин и детей»). Когда — с рациональной точки зрения — приходит время для мирных переговоров, оказывается, что правительства стали заложниками толпы, которая не приемлет даже самую возможность установления мира с очередной «Империей зла». Именно по этой причине жизнь опровергла и рассуждения Анжелла, и даже более очевидную формулу, согласно которой затяжная война в Европе является экономическим самоубийством для всех, участвующих в ней наций.