Язык нот был сменен на язык пушек.
К тому, что сообщается в книге о фатальном поведении политических деятелей, остается добавить немногое: речь идет лишь о том, что некоторые действия, вызванные на первый взгляд только злой волей в те критические дни, ныне расшифрованы и поддаются анализу хотя бы благодаря достижениям психологии.
Историк Э. Тейлор, описывая события, приведшие к началу Первой Мировой войны, заметил:
«Бюрократия старого мира просто скрылась в сугробах бури информации, которая обрушилась на нее. Самые острые и уравновешенные умы не могли больше осмысливать необработанные данные, которые в них вводились, и в каждой столице возникла тенденция — решения отставали от событий. В результате каждый новый шаг с любой стороны становился ложным шагом, усиливая всеобщее смятение»[3].
Разумные основания для такого заключения есть. После первой мировой войны были опубликованы дипломатические документы пяти основных европейских держав (Германии, Франции, России, Англии и Австро-Венгрии). По подсчетам О. Холсти, в критический период, примерно месяц, предшествовавший развязыванию войны, Министерства иностранных дел в этих странах получили от своих посольств 5620 документов, состоявших почти из 1,5 миллиона слов. Причем объем переписки резко возрастал по мере приближения кульминационной точки кризиса. Именно в эти дни вызрела необходимость принимать важнейшие решения. В расчеты политиков властно вторгся фактор времени, упустить его в беге к войне, естественно, представлялось безумным расточительством. Количество вопросов, ждущих решения, увеличивалось, а время, оставшееся для этого, сокращалось.
Исследования психологов (Н. и Д. Макворс) показали интереснейшую закономерность — если увеличить необходимость принятия решений в пять раз в данный отрезок времени, то количество ошибок возрастает в пятнадцать раз[4]! Это частично объясняется тем, что во внимание принимаются не фактические данные, а стереотипы. Обдумывать решение просто нет времени, цепь умозаключений не строится, вместо нее вводится стереотип, отражающий не столько объективную реальность, сколько субъективное представление, в данном случае о противнике. А все это выпадает на долю людей, и без того находящихся под стрессом.
Американский посол в Лондоне Пейдж оставил такую зарисовку германского посла Лихновского, от точности оценок которого в немалой степени зависели решения в Берлине:
«В три дня (5 августа 1914 года) нанес визит германскому послу. Он спустился в пижаме, вид рехнувшегося. Боюсь, что он действительно может сойти с ума… бедняга не спал несколько ночей».
Опыт 1914 года, утверждает Такман — и в этом пафос ее книги, — приводит к печальному заключению о том, что государственные деятели, в стрессовых ситуациях размышляющие о подлинных или мнимых интересах своих стран, не видят возможности изменить собственную политику, но считают, что перед противником буквально неограниченное количество альтернатив. В 1914 году они забыли, что в неприятельских столицах действовали столь же мощные ограничения на свободу выбора, как и в собственной. Каждая сторона торопилась действовать, дабы предотвратить гипотетическую реакцию или действия другой, мало представляя себе связь причин и следствий. В то же время тщетное ожидание «разумных» шагов противника укрепляло подозрение в его дьявольской скрытности, маскирующей лютую агрессивность. Коль скоро проблеска разума по ту сторону не наблюдалось, то повинен здесь-де только злой умысел, а это лишь ускоряло скатывание к войне.
Основной вывод О. Холсти касательно непосредственной предыстории Первой Мировой войны сводится к следующему:
«Четырнадцатый год дает почти классический пример дипломатического кризиса, который претерпел очень быструю эскалацию, выйдя за пределы расчетов и контроля лиц, ответственных за принятие решений в сфере внешней политики. Это не означает, что в 1914 году в европейских странах правили монархи, премьер-министры, парламенты и партии, испытывавшие глубокую и непоколебимую приверженность к миру. Равным образом нельзя отрицать, что соперничавшие честолюбивые имперские устремления, борьба в области торговли, гонка вооружений, союзы и жесткие военные планы могли быть источниками отсутствия стабильности на международной арене. Однако хотя эти и многие другие составные части международной системы 1914 года были важнейшими факторами, определявшими и ограничивавшими европейскую дипломатию, начало войны было результатом принятых или непринятых решений государственных деятелей в Вене, Белграде, Берлине, Петербурге, Париже и Лондоне»[5].
4
Mackworth N. Н. and Mackworth J. F. Visual Scach for Successive Decisions. «British Journal of Psycology», IL, 1958. P. 210–221.