Доктор Генрих Гольдшмидт, он же известный писатель Януш Корчак, он же организатор и директор «Дома сирот» в Варшаве, всегда был очень занят. Дети требовали постоянного внимания и заботы, а надо было еще находить время для молодых педагогов — надо было учить их и самому учиться, надо было писать книги и лечить богатых, чтобы полученные за это деньги отдавать беднякам. Вот почему рабочий день Корчака начинался на рассвете и часто заканчивался далеко за полночь.
Так было и сегодня: поздно вечером он обошел спальни, поговорил с дежурными воспитателями и вернулся в свой кабинет. На столе лежала неоконченная книга — веселая и добрая сказка для малышей. Корчак давно придумал эту сказку, но работа шла с трудом — тяжелые мысли одолевали доктора. А книжку надо было дописать и дописать как можно скорее. Корчак знал, как нужны детям веселые и добрые книжки. Он до сих пор прекрасно помнил, как сам в детстве любил читать такие книжки. А ведь у него детство было куда счастливее, чем детство его воспитанников: Генрих родился в богатой семье, жил в роскошной квартире, его окружали няньки и прислуги… Но счастливое детство быстро пролетело — умер отец и наступила бедность. Однако Генрих никогда не забывал о книгах, о хороших, учивших добру книгах. Не забывал и в полуголодные студенческие годы, не забывал и потом, когда к нему пришла врачебная слава.
Вместе со славой пришли деньги. Он уже мог бы быть богатым, очень богатым человеком, если бы еще давно и на всю жизнь в душу его, в сердце не вошли дети. Им отдал он все свое время, всю свою любовь. Для них он работал без устали, не зная ни покоя, ни отдыха. Для них он писал книги, для них жил. Но как трудно делать добро, как трудно воспитывать честность, когда вокруг столько злобы и лжи, вражды и горя!
Даже то, что он организовал дом для больных сирот, то, что содержит этот дом на свои средства, что лечит детей, воспитывает их, учит добру, — даже это вызывает у многих злобу и ненависть! Чего стоит одна лишь статья, напечатанная недавно в газете!
Конечно, у него есть и друзья — друзья писателя Корчака и доктора Гольдшмидта. Они есть и в Польше, и в России, и во многих странах…
Задумавшись, Корчак не сразу услышал, как в кабинет вошла служанка и сказала, что какой-то человек срочно просит принять его.
— Больной? — спросил Корчак, взглянув на часы и машинально отмечая, что уже скоро полночь.
— Нет, он не похож на больного, — пожала плечами горничная.
— Все равно проси.
В кабинет быстрой походкой вошел высокий человек с небольшой бородкой и удивительно ясными, почти детскими глазами. Доктор сразу обратил внимание на эти глаза.
Вошедший поклонился и, не называя своего имени, извинился за столь поздний визит.
— Если человек приходит в полночь, значит, ему это очень надо, — жестом прервав собеседника, сказал Корчак.
— Спасибо, — незнакомец еще раз поклонился, — мне действительно очень надо было попасть к вам. — Он секунду помедлил, видимо не зная, как начать.
— Помните ли вы, доктор, что некоторое время назад вы получили открытку из-за границы от незнакомого человека с просьбой устроить его сына, родившегося в тюрьме, в ясли…
— Помню. Ребенка поместили в частные ясли мадам Савицкой — это сын Феликса и Софьи Дзержинских, — кивнул Корчак, — мальчик по имени Ясик.
— Да, да, Ясик, — почти крикнул пришедший, но тут же взял себя в руки и продолжал: — Меня просили поблагодарить вас, пан доктор, от всей души поблагодарить за участие. Я понимаю, — человек снова стал волноваться, — я говорю не те слова. Но какими словами можно передать благодарность родителей, ребенка которых вы спасли.
Корчак покачал головой.
— Спасать людей — а дети это самые лучшие люди — моя профессия. Но я думаю, вы пришли ночью не за тем, чтоб поблагодарить…
— Вы правы, доктор. Я пришел просить вас еще об одном огромном одолжении. Помогите мне увидать Ясика. Я… я его дядя… Со стороны отца.
— Я так и понял. — Корчак внимательно посмотрел на гостя. — Вы — дядя. И завтра вы сможете увидеть своего племянника.
— Нет, пан доктор, завтра я не смогу этого сделать… Я на рассвете уезжаю.
— Но сейчас ночь, дети спят. Нельзя же будить ребенка.
— Нет! Ради бога, не надо будить. Я просто посмотрю на него, на спящего хотя бы, — добавил он тихо. — Вы можете это сделать, доктор?
— Я сейчас оденусь, — вместо ответа сказал Корчак, — пан… пан…
— Казимир, — быстро ответил гость.
У дома, где помещались частные ясли Савицкой, Корчак попросил пана Казимира подождать. Вышел он не скоро и жестом пригласил ночного гостя в дом. Заспанная и недовольная няня сердитым шепотом предупредила, что на ребенка можно посмотреть только издали, и пошла вперед, освещая путь керосиновой лампой.
Ясик лежал в крайней от двери кроватке, засунув под голову ладошку, и тихонько причмокивал во сне. Вошедший сделал порывистое движение к кроватке и, видимо, с огромным трудом заставил себя остановиться. Протянутая рука его повисла в воздухе и медленно опустилась.
Несколько минут он, не отрываясь, смотрел на ребенка, прислушиваясь к его тихому ровному дыханию и беззвучно шевеля губами. Потом он осторожно вышел из спальни.
Корчак ждал его в гостиной. Мельком взглянув на взволнованное лицо посетителя, он отвернулся и спокойно заметил:
— Прекрасный малыш, не правда ли?
Посетитель ответил не сразу.
— По-моему, мальчик очень похож на отца, — сказал он тихо. — Как вы думаете? Хотя, прошу прощения, вы ведь не знакомы с отцом.
— Если вы похожи на брата, то ребенок — вылитый отец, — улыбнулся Корчак, глядя прямо в светлые, почти детские глаза «дяди».
Они попрощались на улице, крепко, по-мужски пожав руки, — большой писатель и страстный революционер, оба отдавшие детям свою любовь, свои горячие сердца.
Через десять лет узнает Януш Корчак о замечательном человеке — организаторе детских коммун, о человеке, спасшем сотни тысяч детских жизней, — и, может быть, вспомнит ту ночь и высокого, взволнованного человека, который любил детей «так, как никого в жизни», и который впервые увидел своего восьмимесячного сына. Он видел его всего несколько минут и снова расстался с ним на семь долгих и трудных лет.
НАША РЕВОЛЮЦИЯ В ЯВНОЙ ОПАСНОСТИ… СИЛЫ ПРОТИВНИКА ОРГАНИЗУЮТСЯ. КОНТРРЕВОЛЮЦИОНЕРЫ ДЕЙСТВУЮТ В СТРАНЕ, S РАЗНЫХ МЕСТАХ ВЕРБУЯ СВОИ ОТРЯДЫ… МЫ ДОЛЖНЫ ПОСЛАТЬ НА ЭТОТ ФРОНТ, САМЫЙ ОПАСНЫЙ И САМЫЙ ЖЕСТОКИЙ, РЕШИТЕЛЬНЫХ. ТВЕРДЫХ, ПРЕДАННЫХ, НА ВСЕ ГОТОВЫХ ДЛЯ ЗАЩИТЫ ЗАВОЕВАНИЙ РЕВОЛЮЦИИ ТОВАРИЩЕЙ. ТЕПЕРЬ БОРЬБА — ГРУДЬ С ГРУДЬЮ, БОРЬБА НЕ НА ЖИЗНЬ, А НА СМЕРТЬ.
ГОРОХОВАЯ, ДОМ 2
Несколько выстрелов прорезали сухой морозный воздух, Прохожие шарахнулись в подъезды и подворотни, кто-то испуганно вскрикнул. Несколько пуль ударило в кузов машины, одна пробила ветровое стекло. Машина рванулась вперед, будто сделала прыжок. Ильич удивленно обернулся в сторону, откуда стреляли, но в ту же секунду сидевший рядом Фриц Платтен пригнул голову Ленина вниз. А выстрелы продолжали греметь — теперь уже вслед машине.
На полной скорости машина влетела в переулок и остановилась.
Шофер рывком открыл дверцу.
— Все живы? — побелевшими от волнения губами спросил он. Увидев, что все благополучно, он облегченно вздохнул и вытер со лба тяжелые капли пота.
— Счастливо отделались! Если бы в шину попали — не уехать бы нам.
Ильич удивленно посмотрел на пробитое стекло, потом перевел взгляд на своего спутника и вдруг очень осторожно взял руку Платтена.
— Вы ранены? — быстро спросил Ленин по-французски.
— О, это есть пустяки, — ответил Платтен по-русски, доставая платок и прикладывая его к руке, — пустяки, царапина, — добавил он.
Ильич повернулся к шоферу.
— Пожалуйста, поезжайте быстрее, товарищ Платтен ранен.