— Наверное, меня ищет.
— А пожалуй, меня, — покачал головой Дзержинский, — случилось что-то чрезвычайное. И ищет он меня.
Военный увидел, наконец, Дзержинского и бегом направился к нему.
— Феликс Эдмундович, несчастье, — заговорил он, с трудом переводя дыхание, — в санатории — отравление. Я, как узнал, сразу к вам!
— Разве я врач? — нахмурившись, спросил Феликс Эдмундович. Военный удивленно посмотрел на него.
— Нет, пострадавших увезли уже в больницу. Я потому к вам, что надо расследовать. Это отравление — явное вредительство. В санатории окопались враги, которые…
— Сядьте, — сухо сказал Дзержинский, — и расскажите все по порядку, спокойно и объективно.
Военный сел на скамейку и рассказал о случившемся.
В одном из санаториев Кисловодска отдыхало несколько сотрудников ОГПУ — Объединенного Государственного политического управления, в которое в 1922 году была преобразована ВЧК. И вот сегодня утром за завтраком несколько человек отравились. Причина — плохо луженный новый котел. Конечно, отравились не только чекисты. Но военный считал, что удар был направлен именно против них.
В санаторий Дзерхсинский не поехал. Но через полчаса он уже был в больнице, поговорил с врачами, с самими пострадавшими и только после этого поехал в санаторий.
А в санатории была настоящая паника.
Отдыхающие отказались от обеда, главный врач лежал с сердечным приступом, повар, по слухам, пытался покончить жизнь самоубийством. Знакомый уже Дзержинскому военный — он оказался одним из отдыхающих, новым работником ОГПУ, которого Феликс Эдмундович еще не знал лично, — носился по санаторию с таким видом, как будто командовал сражением. Даже следователь местной прокуратуры терялся перед ним.
Увидев Дзержинского, военный засуетился еще больше и, ни к кому не обращаясь, но громко, так, чтоб слышали все, кто находился поблизости, сказал:
— Ну, теперь держитесь, контра! Всех скрутим в бараний рог! — и направился навстречу Дзержинскому. Но Феликс Эдмундович, не останавливаясь, прошел в кабинет главного врача. Вскоре в кабинет пригласили следователя, затем позвали повара, еще нескольких человек. Военного не пригласили, хоть он все время старался быть у двери. И тогда он взял на себя роль часового: стал у косяка и подозрительно оглядывал всех входящих в кабинет. Ему очень хотелось узнать, что происходит там, но дверь была плотно прикрыта. Однако военный был абсолютно уверен, что с минуты на минуту Дзержинский вызовет чекистов или милицию и заговорщиков — вредителей, пытавшихся отравить советских людей, — отправят в тюрьму. Потом начнется следствие, и он при этом, конечно, не окажется в стороне. Ведь это он первый поднял тревогу, первый прибежал к Дзержинскому. Он проявил настоящую бдительность!
Дверь широко распахнулась, и на пороге появился Дзержинский. Бледное, с тяжелыми болезненными мешками под глазами лицо его было спокойно и даже как будто весело. Но самое удивительное, что все, кто вышел вслед за ним — повар и главврач, сестра-хозяйка и еще какие-то сотрудники санатория, — вышли без конвоя. И на лицах их не было ни страха, ни тревоги.
Военный ничего не мог понять. Он даже хотел пойти опять к Дзержинскому, который ушел к себе, но передумал и отправился в горы. Вернулся он только к вечеру и удивился: в зале санатория было битком набито. Протиснувшись вперед, он увидел в центре Дзержинского. Дзержинский тоже заметил его и в упор посмотрел на военного.
— Всероссийская чрезвычайная комиссия была организована для борьбы с врагами. А значит — для защиты советских граждан, Вот почему у нас всегда свято соблюдалось правило — чекист должен иметь холодную голову, горячее сердце и чистые руки…
Феликс Эдмундович не любил выступать с воспоминаниями. К тому же ему сейчас было трудно говорить. И конечно, не стал он рассказывать о том, как однажды потребовал самого сурового наказания для следователя, ударившего арестованного.
Арестованный анархист оскорбил следователя, и тот, измотанный бессонными ночами и нечеловеческим напряжением, измученный голодом, не сдержался. Феликс Эдмундович все понимал и тем не менее не мог простить этого поступка следователю. На суде он говорил о царских тюрьмах, где избивали арестованных, и о советских органах, которые ничем, даже самой малостью, даже случайностью, не должны были напоминать то, что ушло навсегда.
Дзержинский мог бы рассказать о том, как боролась ВЧК за честь, за доброе имя советских людей.
Он мог бы рассказать, как строго требовал Ильич наказывать клеветников, авторов ложных доносов на честных людей. И ВЧК боролась с ними, наказывала их.
О многом мог бы рассказать в этот вечер Феликс Эдмундович. Но ему было трудно говорить. И все-таки он пришел в этот санаторий, чтоб сказать товарищам:
— Берегите человека! Здесь, в санатории, произошел очень неприятный случай. По небрежности повара отравилось несколько товарищей. К счастью, отравление легкое. Но это дело кое-кто, — тут он посмотрел на вдруг покрасневшего военного, — кое-кто хотел раздуть, придать ему политическую окраску, обвинить людей во вредительстве. Вы понимаете, чем это грозило людям?! — Голос Дзержинского вдруг гневно зазвенел. — Пытаясь раскрыть вредительство, которого на самом деле нет и в помине, эти слишком усердные «чекисты» могут нанести непоправимый вред — они скомпрометируют наши органы, они посеют страх и недоверие между людьми, они погубят много невинных, они уничтожат нужных стране специалистов. Берегитесь этого! Не допускайте этого! Помните, как бы ни называлась ЧК — ОГПУ, всегда это должно быть три «Ч» — честность, чуткость, чистоплотность!
ИЛЛЮСТРАЦИИ
