Сказка очень понравилась рабочим. Каждого в отдельности сломать легко, как прутик. А всех вместе… В этом они сами убедились теперь.
ЧЕМ УЖАСНЕЕ АД ТЕПЕРЕШНЕЙ ЖИЗНИ, ТЕМ ЯСНЕЕ И ГРОМЧЕ Я СЛЫШУ ВЕЧНЫЙ ГИМН ЖИЗНИ, ГИМН ПРАВДЫ, КРАСОТЫ И СЧАСТЬЯ, И ВО МНЕ НЕТ МЕСТА ОТЧАЯНЬЮ. ЖИЗНЬ ДАЖЕ ТОГДА РАДОСТНА, КОГДА ПРИХОДИТСЯ НОСИТЬ КАНДАЛЫ.
НОЛИНСК
Прежде чем поставить ногу, полицейский долго и тщательно ощупывал ступеньку — не дай бог скрипнет! Ему хотелось поскорее преодолеть эту проклятую лестницу и припасть ухом к тонкой дощатой двери. Через нее хорошо слышно все, о чем говорят в комнате.
Уже не раз докладывал полицейский приставу, что его поднадзорный Феликс Дзержинский ведет преступные разговоры, питает враждебность к монархии. Даром что молодой. А как послушаешь его — так уши хоть затыкай. Полицейский прекрасно знал, что многие рабочие махорочной фабрики, где работал Дзержинский, вовсе не собираются затыкать уши. Даже наоборот: они с удовольствием слушают его.
Правда, недавно Дзержинского уволили с фабрики, а больше в городе Нолинске работать негде. «И правильно. Пусть помирает голодной смертью! — со злостью подумал полицейский, ощупывая очередную ступеньку. — Раз против царя идет — так пусть!»
Но Дзержинский пока был жив, и полицейский должен был следить за ним, подслушивать разговоры, подсматривать, что делает, с кем встречается.
Сегодня, едва стемнело, к дому, где Дзержинский снимал комнату за четыре рубля — полицейский знал и это, — потянулись ссыльные. Такие же бунтари, как и сам Дзержинский. Тут, в Нолинске, глухом городишке Вятской губернии, их было немало. А раз потянулись к Дзержинскому — ничего хорошего ждать не приходится. Это уж точно, уже проверено. Даром что Дзержинский и полгода не живет еще в Нолинске…
Полицейский преодолел, наконец, последнюю ступеньку, осторожно перевел дыхание и приник ухом к двери. В ту же секунду дверь широко распахнулась, и полицейский увидел на пороге Дзержинского. Молча схватив полицейского за шиворот, Дзержинский так тряхнул его, что фуражка свалилась с головы и покатилась по ступенькам вниз. А через секунду и сам полицейский катился по ступенькам, по которым он только что взбирался с такими предосторожностями. Стукнувшись о косяк входной двери, полицейский вскочил на ноги, ощупью нашел фуражку и, выбежав на улицу, в бешенстве погрозил кулаком маленькому занавешенному окошку на втором этаже.
— Подожди же, — хрипло прошептал он, — я тебе все припомню! — Он представил себе, как хохочут сейчас над ним в этой комнатке, и даже зубами заскрипел от злости.
Но полицейский ошибся: в комнате Дзержинского никто не смеялся. Примостившись на скрипучих колченогих стульях и на узкой кровати, собравшиеся внимательно слушали Феликса Эдмундовича. Пламя маленькой самодельной коптилки то и дело вздрагивало, и большие причудливые тени колебались на стенах. Дзержинский ловко свернул цигарку и прикурил от коптилки.
— Мы не только поможем нашим товарищам, хотя это само по себе уже великое дело, — говорил он. — Мы не только ободрим товарищей, покажем, что, где бы они ни были, они не одиноки. Мы покажем нашим тюремщикам, что существует великое братство людей, борющихся за свободу!
— Ведь нас не надо уговаривать, — сказал кто-то в углу, — мы все понимаем и готовы хоть сейчас…
— Верно, я это знаю, — перебил Дзержинский, — но надо, чтоб не только мы понимали и не только мы были готовы. Надо, чтоб как можно больше людей узнало и приняло участие во встрече!
— Это может плохо кончиться, — снова сказал сидевший в углу.
Дзержинский порывисто обернулся, но Александр Якшин предупредил его:
— Всю ответственность мы с Феликсом берем на себя. И сами заявим приставу, что мы все это организовали…
Нолинский исправник доносил вятскому губернатору, что «Дзержинский — человек вспыльчивый и раздражительный, идеалист, питает враждебность к монархии». А вятский губернатор Клингенберг считал Дзержинского настолько опасным, что сообщал о нем министру внутренних дел.
Из Нолинска в Вятку, из Вятки в Петербург шли казенные бумаги с сургучными печатями, спешили нарочные и специальные курьеры. А навстречу им медленно двигалась партия политических ссыльных. Они шли в кандалах, под надежной охраной, они шли в далекую Сибирь, где, как считали жандармы, эти люди будут безопасны для государства и его устоев. Люди шли уже не один месяц, шли под дождем и в мороз, в жару и в слякоть. Многие были больны, и у всех нестерпимо ныли натруженные кандалами ноги и руки. Кое-кто пал духом — ведь впереди еще длинная, нескончаемая дорога, одиночество, оторванность от товарищей, от борьбы.
Политзаключенные вошли в Нолинск, грязный городок, каких уже немало встречалось им на пути. И вдруг… они еще ничего не увидели, но уже поняли: произошло что-то необычное. Заключенные почувствовали, как насторожились солдаты, как забеспокоился начальник конвоя. Навстречу заключенным шли люди. Шли молча, плечом к плечу. Чуть впереди шли двое — стройный юноша с вьющимися светлыми волосами и широкоплечий, кряжистый человек с крепкими руками рабочего. Поравнялись с заключенными — все, как один, сняли шапки. Конвой растерялся. В действиях людей не было ничего противозаконного— каждый имеет право где и когда угодно снимать шапки. И в то же время все — и конвойные и арестованные понимали, что это значит.
Недолго отдыхали политзаключенные в Нолинске — через день снова зазвенели кандалы и партия направилась дальше. Но как изменились заключенные! Даже больные приободрились и старались шагать твердо.
Многим ссыльным, жившим в Нолинске, было очень трудно: работы в маленьком городке не найти, деньги от родных и близких получали не все, а на те гроши, которые выдавало правительство «политическим», впроголодь и то не проживешь. И все-таки нолинские поселенцы нашли в себе мужество отдать последние копейки, собрать продукты, поделиться теплыми вещами с теми, кого гнали в Сибирь.
Этап провожало много людей — и ссыльные, живущие в Нолинске, и жители городка. А впереди провожающих шли Дзержинский и Якшин, организовавшие встречу и проводы этапа, сбор денег, вещей и продуктов для товарищей.
Феликс знал, что это ему даром не пройдет, начальство припомнит все. Но ни на секунду не пожалел Дзержинский о том, что сделал. Продукты, вещи и деньги, конечно, очень помогут заключенным. Но еще больше поможет им сознание, что всюду — друзья, всюду — единомышленники!
Дзержинский долго стоял на дороге, глядя вслед ушедшим. Уже давно не слышно было звона кандалов, уже давно нельзя было различить отдельных людей, а Феликсу все казалось, что он видит распрямленные спины и посветлевшие лица товарищей.
А через несколько дней его схватили, посадили в сани и увезли в глухое село Кай, за две сотни верст.
Вятский губернатор Клингенберг был доволен: там, среди угрюмых лесов и болот, среди глубоких снегов, Дзержинский поостынет. Там у него будет достаточно времени, чтоб подумать о своей жизни и понять, что слишком слабы он и его товарищи, чтоб сокрушить незыблемые устои империи!
Губернатор не ошибся: у Дзержинского действительно было достаточно свободного времени, чтоб не только охотиться и ловить рыбу, не только беседовать с крестьянами, писать за них жалобы на местное начальство, но и подготовиться к побегу.
28 августа 1899 года Феликс Эдмундович бежал из ссылки.
ЛЮБОВЬ К СТРАДАЮЩЕМУ, УГНЕТЕННОМУ ЧЕЛОВЕЧЕСТВУ, ВЕЧНАЯ ТОСКА В СЕРДЦЕ КАЖДОГО ПО КРАСОТЕ, СЧАСТЬЮ, СИЛЕ И ГАРМОНИИ ТОЛКАЕТ НАС ИСКАТЬ ВЫХОДА И СПАСЕНИЯ ЗДЕСЬ, В САМОЙ ЖИЗНИ, И УКАЗЫВАЕТ НАМ ВЫХОД. ОНА ОТКРЫВАЕТ СЕРДЦЕ ЧЕЛОВЕКА НЕ ТОЛЬКО ДЛЯ БЛИЗКИХ, ОТКРЫВАЕТ ЕГО ГЛАЗА И УШИ И ДАЕТ ЕМУ ИСПОЛИНСКИЕ СИЛЫ И УВЕРЕННОСТЬ В ПОБЕДЕ.