— Я даю тебе развод, — сказал Гай Марий и достал пергаментный свиток, где записал сегодня утром свое решение.
— Я ничего не сделала, чтобы заслужить его, — тихо сказала она.
— Я не согласен.
— Почему? Что я сделала?
— Ты не была и не стала для меня подходящей женой.
— Тебе потребовалось двадцать пять лет, чтобы понять это?
— Нет. Я знал это с самого начала.
— Почему же тогда ты не развелся со мной?
— До сих пор это не имело значения.
Оскорбление за оскорблением, унижение за унижением! Пергамент задрожал в ее руках, она отбросила его и сжала кулаки.
— Что же, теперь все ясно! Тебе никогда не было до меня дела. Даже развестись со мной ты считал ниже своего достоинства… Что же изменилось?
— Я хочу жениться.
Она почти закричала:
— Ты?!
— Да, я. Я собираюсь взять в жены дочь сенатора из очень древнего патрицианского рода.
— Боги! Марий! Ты, презирающий всех этих зазнаек?..
— Да нет же! — Он тоже вышел из себя, подстегиваемый чувством вины. — Просто потом я смогу стать консулом.
Пламя негодования погасло в ее глазах, задутое холодным ветром логики. Что тут можно возразить? Разве можно проклясть за это? Жизнь есть жизнь… Он не раз обсуждал с Гранией свои планы, но ни разу не говорил с нею об изнанке политики. Она жаждала поддержать его, готова была ради него на все. Но что она могла, Грания из Путеол? Если Марий был из семьи провинциального землевладельца, то она всего лишь дочь купца из Кампании, низкорожденная из низкорожденных — в глазах римской знати. До недавнего времени ее семья даже не имела римского гражданства.
Он пощадил ее — ничего больше не сказал, ничем не выдал своего волнения, даже не намекнул ей о том, что в его спящем сердце зарождается любовь. Пусть думает, что этот брак вызван политической целесообразностью.
— Мне очень жаль, Грания, — тихо проговорил он.
— Мне тоже, мне тоже. — Она снова задрожала при мысли о том, что отныне станет разведенной. Ее ждало новое одиночество, еще более невыносимое, чем то, к которому она привыкла. Жизнь без Гая Мария.
— Если тебя это утешит, то скажу, что брак был мне предложен — я не искал его.
— Кто она?
— Старшая дочь Гая Юлия Цезаря.
— А, Юлия… Ты высоко метишь. Я знаю ее, она хороша… Ты непременно станешь консулом!
— Я тоже так думаю.
Марий вертел свое любимое красное перо, разглядывая маленькую пурпурную бутылочку с промокательным песком и чернильницу из полированного аметиста.
— Ты, конечно, заберешь свое приданое — этого более чем достаточно для спокойной жизни. Ты никогда не трогала этих денег. Я смог поместить их в выгодное предприятие, и теперь сумма значительно возросла. — Гай Марий прокашлялся. — Мне кажется, тебе лучше жить поближе к семье. Переберись в дом брата, теперь, после смерти вашего отца, он глава семейства.
— А ты не дал мне даже возможности иметь детей! Как я хочу ребенка!
— Будь я проклят, но я рад, что так случилось. Наш сын стал бы моим наследником, и тогда женитьба не принесла бы желаемого результата. — Он чувствовал, что никогда не сможет сказать Гранин всю правду. — Будь же благоразумна! Если бы у нас были дети, они были бы уже взрослыми и жили собственной жизнью. Тебе бы это не помогло.
— По крайней мере, меня радовали бы внуки. — Слезы текли из ее глаз. — Я не хочу оставаться совсем одна!
— Я не раз говорил тебе — заведи собачку. — Гай Марий и не думал ее обидеть, лишь давал совет. Немного поразмыслив, он добавил: — Кроме того, ты можешь снова выйти замуж.
— Никогда.
Он пожал плечами:
— Дело твое. Все необходимое ты получишь. Я куплю тебе небольшую виллу в Кумах. Кумы недалеко от Путеол, ты часто сможешь навещать своих родственников и забудешь об одиночестве.
Надежды не оставалось.
— Благодарю тебя, Гай Марий.
— Не благодари! — Он поднялся и обошел вокруг стола, чтобы помочь ей встать, поддержав за локоть. — Скажи управляющему о предстоящих переменах… Подумай, кого из рабов ты возьмешь с собой. Я же пошлю кого-нибудь присмотреть приличную виллу в Кумах. Я куплю ее на свое имя, но никогда не стану вмешиваться в твои дела, пока ты жива и не вышла замуж… Хорошо, хорошо! Я знаю, что ты хочешь мне сказать, — что ты никогда не выйдешь больше замуж. Однако любители легкой добычи наверняка слетятся к твоему дому, как мухи на мед. Ты ведь еще очень ничего…
Гай Марий довел Гранию до ее покоев и немного задержал в дверях.
— Надеюсь, ты уедешь отсюда послезавтра, не позднее… Может прийти Юлия, чтобы осмотреть дом перед тем, как переехать сюда окончательно. Свадьба состоится недель через восемь, у меня слишком мало времени, чтобы успеть кое-что переделать в доме по ее вкусу. Мне надо торопиться. Но не могу же я пригласить ее, пока ты здесь.
Она подняла глаза, чтобы спросить его — хоть о чем-нибудь! о чем угодно! — но он уже повернулся к ней спиной и удалялся четкой поступью воина.
— К обеду не жди, — бросил он через плечо. — Мне необходимо встретиться с Публием Рутилием Руфом. Едва ли вернусь рано. Ложись без меня.
Что ж, вот это и произошло. Ее совсем не огорчало то, что она должна будет уехать из этого огромного дома. Она всегда ненавидела и дом этот, и весь этот беспорядочный город. Зачем было обосновываться на сыром и мрачном северном склоне Капитолия — всегда было для нее неразрешимой загадкой, хотя она и знала, что эта часть города считается наиболее престижной. Но ведь здесь почти не было соседей, которым можно было бы нанести визит! Вокруг жили в основном богатые купцы, которые не интересовались ничем, кроме своих сделок.
Грания кивком подозвала слугу, стоявшего у дверей в ее покои.
— Приведи ко мне управляющего.
Явился управляющий — величественный грек из Коринфа, которому удалось получить образование. Он продал себя в рабство в надежде скопить состояние и в конце концов получить римское гражданство.
— Строфант, хозяин разводится со мной, — произнесла госпожа спокойно, не испытывая при этом никакого стыда. — Я должна буду уйти отсюда послезавтра утром. Проследи, чтобы упаковали мои вещи.
Он поклонился, не подав вида, что крайне изумлен. Это был брак, который, как он полагал, разрушит только смерть. В доме царило мумифицированное безразличие. И никаких баталий, обычно предшествующих разводу.
— Кого ты намерена взять с собой, госпожа? — спросил он, уверенный, что останется в этом доме, ибо был собственностью Гая Мария, а не Грании.
— Повара, конечно. Всех слуг по кухне, иначе ведь мой бедный повар будет страдать, не так ли? Моих служанок, мою белошвейку, парикмахера, моих банных рабынь, — перечисляла она, пытаясь разом упомнить всех, от кого она зависела и кого любила.
— Конечно, госпожа. — И он сразу ушел, умирая от желания поскорее сообщить потрясающую новость слугам — и в особенности повару. Этому самодовольному повелителю кастрюль и распорядителю сковородок ух как не понравится переезд из Рима в Путеолы!
Грания медленно вошла в свою гостиную, посмотрела на этот уютный беспорядок, на свои рисунки, на рабочую коробку, на обитый гвоздиками сундук, в котором хранилось детское приданое, собранное с такой надеждой, но так и не использованное.
Поскольку жена римлянина не покупала мебель, Гай Марий ничего ей не отдаст. Глаза ее заблестели, но слезы так и не потекли по щекам. Ведь у нее оставался только один день, ее последний день в Риме, а Кумы был не такой уж большой город, и магазинов там было совсем мало. Завтра она отправится за мебелью для нового дома! Как приятно будет выбирать и покупать все, что приглянется! Завтрашний день будет занят, думать и горевать некогда. Острая боль сразу куда-то исчезла. Предстоящую ночь она переживет. Теперь стоит поразмыслить над тем, что купить завтра.
— Беренис! — позвала она и, когда девушка появилась, приказала: — Обедать я буду сейчас. Скажи там на кухне.
Среди беспорядка на своем рабочем столе она нашла лист, на котором она составит список предстоящих покупок. Только сначала поест. Что-то еще он сказал… Ах да, маленькая собачка. Завтра она купит маленькую собачку. Это будет первым пунктом ее списка.
Радостное возбуждение длилось на протяжении всего обеда. А потом вдруг она сразу провалилась в безысходное горе. Схватила себя за волосы, изо всех сил стала дергать их, заплакала, заголосила, слезы хлынули ручьем. Слуги разбежались, оставив госпожу в одиночестве — выть, уткнувшись лицом в затканный золотом пурпурный гобелен, покрывающий ее обеденное ложе.