Сулла горько заплакал: ушел его лучший, самый дорогой и искренний друг. Всю свою жизнь он будет помнить о маленькой библиотеке Миртона и о своем учителе.
— Придет день, Квинт Гавий, — с трудом проговорил он, — и я найду утраченные работы Аристотеля.
Конечно, ему не удалось сберечь книги и модель. Однажды Сулла пришел домой и обнаружил, что в углу, где он спал, не осталось ничего, кроме соломенного тюфяка. Отец забрал все сокровища Квинта Гавия Миртона и продал, чтобы купить себе выпивку. За всю их жизнь с отцом это был единственный случай, когда Сулла чуть не стал отцеубийцей. К счастью, сестра встала между ними — и он опомнился. Вскоре после этого она вышла замуж за своего Нония и уехала с ним в Пицен. А Сулла ничего не забыл и так и не простил отца. И даже в конце жизни, когда у него уже будут тысячи книг и полсотни моделей Вселенной, он все еще будет жалеть о потерянной библиотеке Квинта Гавия Миртона и помнить о своем горе.
Воспоминания пронеслись; Сулла вернулся к настоящему — к размалеванной, топорной группе Аполлона и Дафны. Скользнув взглядом далее, он наткнулся на еще более ужасную статую Персея с головой Горгоны. Рывком вскочил он со скамьи, почувствовав в себе достаточно сил для встречи со Стихом. Твердой походкой Сулла прошел через сад в таблиний — кабинет, комнату, предназначенную исключительно для главы семьи. Но в силу отсутствия такового таблиний был предоставлен Сулле — единственному мужчине в доме.
Сулла вошел как раз в тот момент, когда прыщавый низкорослый бездельник набивал рот засахаренными фигами и тыкал липкими пальцами в книги, количество которых на стенных полках хоть и медленно, но увеличивалось.
Завидев Суллу, Стих поспешно отдернул руки, издав при этом звук, похожий на тонкое ржание.
— К счастью, мне известно, что ты слишком глуп, чтобы уметь читать, — сказал Сулла, щелкнув пальцами слуге, стоящему в дверях. — Поди сюда, — велел он смазливому греку, который не стоил и десятой доли той суммы, что отвалила за него Клитумна. — Принеси воду и чистую тряпку и убери грязь за господином Стихом.
Злобный, пугающий взгляд Суллы так и сверлил Стиха. Тот безуспешно пытался вытереть запачканные сиропом руки о свою дорогую тунику.
— Я хочу, чтобы ты наконец выкинул из головы мысль найти у меня книжки с похабными картинками! Их у меня нет. Мне они не нужны. Такие книжки — для людей, у которых кишка тонка что-либо сделать. Например, для таких, как ты, Стих.
— Настанет день, — сказал Стих, — когда этот дом и все, что в нем, будет моим. Тогда ты больше не будешь таким высокомерным!
— Надеюсь, ты много жертвуешь богам, чтобы отдалить этот день, Луций Гавий, потому что это будет твой последний день. Если бы не Клитумна, я давно уже разрубил бы тебя на мелкие кусочки и скормил собакам.
Стих, вскинув бровь, уставился на тогу, обтекающую мощную фигуру Суллы. Не то чтобы он боялся Суллы… Он слишком давно знает его. Но — чувствовал некую опасность и потому предпочел отступить. Благоразумие, усиленное сознанием того, что глупая стареющая тетка Клити рабски предана этому человеку.
Сегодня, приехав час назад, Стих застал свою тетку и ее наперсницу Никополис в полном расстройстве, потому что их дорогой Луций Корнелий, видите ли, покинул дом в гневе. Когда Стих выпытал у Клитумны всю историю, от Метробия до заключительного скандала, его чуть не стошнило.
Поэтому сейчас он плюхнулся в кресло Суллы и сказал:
— Ну-ну, сегодня мы выглядим как истинные римляне! Мы присутствовали на инаугурации консулов, да? Смех, да и только! Твой род и вполовину не так знатен, как мой.
Сулла выдернул наглеца из кресла, так сильно сжав руками его челюсти, что жертва не смогла издать ни звука. Когда же Стих вновь обрел способность дышать, он увидел выражение лица Суллы, и желание закричать у него пропало. Он только стоял, оцепенев, как истукан.
— История моего рода, — проговорил почти вежливо Сулла, — тебя не касается. А теперь — вон из моей комнаты!
— Эта комната не вечно будет твоей! — задыхаясь, выкрикнул Стих, поспешно направился к двери и почти столкнулся с рабом, который возвращался с тазом и тряпкой в руках.
— Не рассчитывай на это! — крикнул ему вдогонку Сулла.
Дорогостоящий раб бочком втиснулся в комнату, стараясь быть как можно более незаметным. Сулла брезгливо посмотрел на него сверху вниз.
— Ты, жеманный цветочек, прибери здесь все, — сказал он и ушел искать женщин.
Стих быстрее Суллы оказался у Клитумны, которая закрылась со своим драгоценным племянником и, как доложил управляющий, не велела беспокоить. Поэтому Сулла прошел по колоннаде, окружающей внутренний сад, к анфиладе комнат, где обитала Никополис.
Из кухни, расположенной в дальнем конце сада, доносился аромат чабреца. В помещении помимо кухни имелись также ванная и прачечная. Как в большинстве домов на Палатине, дом Клитумны был подсоединен к водопроводу и канализации. Таким образом, не нужно было ходить за водой к общественному фонтану и нести ночные горшки в ближайшую общественную уборную.
— Знаешь, Луций Корнелий, — произнесла Никополис, откладывая вышивание, — если бы ты хоть иногда забывал о своих аристократических амбициях, это пошло бы тебе на пользу.
Вздохнув, он удобно устроился на ложе, кутаясь в тогу, чтобы согреться, — в комнате было прохладно. Служанка по прозвищу Бити сняла с него зимнюю обувь. Бити была хорошенькая жизнерадостная девушка с труднопроизносимым именем родом из далекой Битинии. Клитумна взяла ее у племянника, заплатив недорого, но оказалось, что нечаянно приобрела сокровище.
Закончив расшнуровывать ботинки, девушка быстро вышла и почти сразу же вернулась с парой толстых теплых носков, которые натянула на красивые, белоснежные ноги Суллы.
— Спасибо, Бити. — Он улыбнулся девушке и небрежно взъерошил ей волосы.
Служанка вся так и засияла. «Смешное маленькое существо», — подумал он с нежностью, удивившей его самого. Но потом он понял, что она напоминает ему соседку — Юлиллу…
— Что ты имеешь в виду? — спросил он Никополис.
— Почему Стих, это маленькое, жадное пресмыкающееся, должен унаследовать все, когда Клитумна соединится со своими сомнительными предками? Если бы ты хоть чуть-чуть изменил тактику, Луций Корнелий, дорогой мой друг, большую часть она оставила бы именно тебе. А у нее много, поверь мне!
— Что он там делает? Скулит, что я побил его? — спросил Сулла, взяв у Бити блюдо с орехами и вновь улыбнувшись ей.
— Конечно! Да еще приукрасил, я уверена. Я ни в коей мере не осуждаю тебя. Он отвратительный. Но он — ее единственный кровный родственник, и она любит его, поэтому не видит его недостатков. Но тебя она любит больше, заносчивый ты негодник! Поэтому, когда ты в следующий раз с нею встретишься, не будь надменным и гордым. Лучше преподнеси сцену с Липучкой Стихом в таком виде, чтобы затмить все, что он наговорил.
Он смотрел на нее почти заинтригованный, однако не без доли скепсиса.
— Нет. Она не такая дура, чтобы клюнуть на это.
— О дорогой мой Луций! Когда ты захочешь, ты можешь заставить любую женщину проглотить любой крючок. Попробуй! Только разок! Ради меня! — умоляла Никополис.
— Нет. Я окажусь в дураках, Ники.
— Ты ведь знаешь, что не окажешься, — настаивала Никополис.
— Никакие деньги в мире не заставят меня унижаться перед такими, как Клитумна!
— Всех денег в мире у нее нет, но достанет на то, чтобы ты стал сенатором, — прошептала искусительница.
— Нет! Это не так. Да, у нее есть этот дом, но она все тратит, а что не тратит она — транжирит этот Липучка Стих.
— Да нет же! Как ты думаешь, почему банкиры ловят каждое ее слово, будто она — добродетельная Корнелия, мать Гракхов? Она вложила в их банки довольно приличное состояние. К тому же она не тратит и половины своего дохода. Кроме этого, отдадим должное Липучке Стиху, он тоже не нуждается. Пока счетовод и управляющий его покойного батюшки способны работать, бизнес Стиха будет процветать.
Сулла рывком вскочил с ложа, складки его тоги освободились.
— Ники, а ты уверена, что не рассказываешь мне сказки?
— Я охотно рассказала бы тебе сказочку-другую, но только не про это, — отозвалась она, вдевая в иголку пурпурную шерстяную и золотую нить.
— Она доживет до ста лет, — спокойно заметил он, вновь опускаясь на ложе. Не чувствуя больше голода, он отдал Бити блюдо с орехами.