Югурта не получил еще от Сената разрешения вернуться на родину, и в этот промозглый день сидел на лоджии своей виллы, проклиная Рим и римлян. Ни один из новых консулов не был достоин того, чтобы добиваться их расположения, ни одного из преторов не стоило подкупать, ни один из плебейских трибунов ни на что не годился – ничтожество на ничтожестве.
Подкуп – дело тонкое; это не рыбалка – насадил червяка на крючок и забросил в реку; тут же рыбка должна сама намекнуть, что не прочь попасться на крючок. Если же никто не заинтересовался приманкой, следует, запасясь терпением, сидеть и смотреть на поплавок – авось клюнет.
Но как сидеть и ждать, если на твое царство зарятся уже несколько претендентов? Гауда, сын Мастанабала, и Массива, сын Гулуссы. Намерения у них самые серьезные, и лучше вернуться. Его же вынуждают торчать в Риме. Покинешь город без соизволения Сената – расценят как повод к войне. Насколько знал Югурта, никто в Риме воевать не желает, но… Законы Сенат издавать не мог, зато все, что касается иностранных сношений и объявления войн, входило в сферу его компетенции. Соглядатаи доложили, что Марк Эмилий Скавр недоволен вето Гая Бебия. Скавр мог навредить Югурте – Скавр имел в Сенате влияние и вертел сенаторами как хотел. Скавр считал, что Югурта – первый враг.
Бомилкар, сводный брат Югурты, ожидал, когда царь обратится к нему. Ему было о чем сообщить государю, но он слишком хорошо знал своего господина, чтобы лезть к нему в минуты отчаяния, гнева или печали. Удивительный он человек, Югурта. Сколько талантов и способностей заложено в нем! Сколь необычна его судьба – ведь низкое рождение, казалось, закрывало перед ним все двери. Может, дело в наследственности? Кровь пунийцев влилась в жилы нумидийской аристократии, чтобы получился царь Югурта, но многое взял он и от матери-берберки. Оба эти народа принадлежали к семитским, но берберы обитали в Северной Африке задолго до пунийцев.
Две ветви семитов, соединяясь, создали облик Югурты: от матери он унаследовал узкое лицо, светлосерые глаза и прямой нос; от отца, Мастанабала, – черные, мелко вьющиеся волосы, темную кожу, широкий подбородок. Это и делало его портрет столь выразительным: взглянув на Югурту, человек невольно преисполнялся робости – столь темен и страшен казался Югурта. Многое переняв от эллинов, нумидийская знать носила греческие одежды. Они, однако, не шли Югурте: царю больше шли латы и шлем, меч на боку и боевой конь. «Жаль, что римляне в Риме никогда не увидят Югурту таким, каким ему предназначено быть природой, – воином на войне», – подумал Бомилкар и тут же ужаснулся своим мыслям. Думать так – искушать судьбу! Нужно обязательно принести искупительную жертву Фортуне!
Царь успокоился; лицо его просветлело. Не стоит ломать этот с таким трудом доставшийся мир. Однако лучше услышать желанный совет от самого верного ему человека, от брата, чем собирать городские и сенатские сплетни от своих тупоголовых шпионов.
– Мой господин… – нерешительно и мягко начал Бомилкар.
Серые глаза мгновенно обратились к нему.
– Я кое-что услышал сегодня в доме Квинта Цецилия Метелла.
Югурта вынужден был сидеть на вилле, но его брат, не будучи царем, мог беспрепятственно разгуливать по Риму. Вот и сегодня его приглашали на обед.
– Что такое?
– В Рим приехал Массива. Он смог заинтересовать консула Спурия Постумия Альбина и намеревается получить у него пропуск в Сенат.
Царь вскочил, а затем, развернув кресло так, чтобы оказаться лицом к лицу с братом, и сел опять.
– Интересно, куда еще сможет пролезть этот ничтожный червяк? Но почему же он, а не я? Альбин должен знать, что могу заплатить ему гораздо больше, чем Массива.
– У меня другие сведения. Подозреваю, что дело связано с возможным назначением Альбина на пост правителя Африки. Вас задерживают в Риме, а Альбин тем временем отправляется в Африку с небольшой армией. Там он совершает маленький бросок к Сирте, и – да здравствует Массива, царь нумидийский. Вероятно, будущий царь не поскупится и даст Альбину все, что тот пожелает.
– Мне нужно вернуться! – на глазах Югурты выступили слезы.
– Я знаю! Но как?
– Как думаешь, есть ли у меня шанс склонить Альбина на свою сторону? Деньги у меня есть, можно и еще собрать…
Бомилкар покачал головой:
– Новый консул не питает к вам добрых чувств. В прошлом месяце вы не распорядились послать ему подарок ко дню рождения, а Массива случая не упустил. Он отправлял ему дары и на день рождения, и по случаю избрания его в консулы.
– Это все мои советники, проклятье на их головы! Решили, что раз я забыл, не напоминаю, не надо и пошевеливаться… Неужели память стала мне изменять?
Бомилкар улыбнулся:
– Да что вы!
– Массива… Думаешь, я забыл о нем?! Просто полагал, что он в Сирии с Птоломеем Апионом. А вдруг известие твое – просто розыгрыш, дурная шутка? Кто рассказал тебе об этом?
– Сам Метелл. Он сейчас чутко ко всему прислушивается, ко всем приглядывается – собирался попасть в консулы на будущий год. Если хочешь знать, он ни словом не обмолвился, что сделал Альбин или собирается сделать. Но ты знаешь Метелла – один из достойнейших римлян, честных и неподкупных. Ему вовсе не по душе, что цари вынуждены топтаться у порога Рима, не смея войти.
– Метелл может позволить себе быть добродетельным и чистым. Разве он не богат, как Крез? Римляне разделили между собой Азию и Испанию, но Нумидию разделить не посмеют. Не сделает этого и Спурий Постумий Альбин – пока я жив и могу бороться! – Царь выпрямился в своем кресле. – Массива точно в Риме?
– Так говорит Метелл.
– Будем ждать, пока не выясним, кто из консулов собирается стать правителем Африки, а кто – Македонии.
Бомилкар недоверчиво хмыкнул.
– Только не говорите, что вы поверили во все эти россказни!
– Никогда не знаешь, чего можно ожидать от римлян. Может быть уже все решено. А может они нарочно распускают слухи, чтобы поиздеваться над нами. Поэтому я буду ждать, Бомилкар. Узнаю результаты голосования – решу, что делать, – и он снова развернул кресло и углубился в созерцание непроглядной дождевой пелены.
ГЛАВА V
В старом доме в Арпинуме росли трое детей: Гай Марий, его сестра Мария и младший брат Марк Марий. Все предполагали – и не без оснований – что они займут значительное место в жизни этого города и края, но никому и в голову не приходило, чтобы кто-нибудь из них пошел по стопам отца. Семья их принадлежала к разряду сельского нобилитета, роду Мариев, одному из самых уважаемых в том краю. Немыслимым казалось, чтобы уроженец Арпинума вошел в Сенат; конечно, все знали о цензоре Катоне, который тоже вырос в провинции, но тот был родом из Тускулума, что всего в пятнадцати милях от стен Сервия. Землевладельцы окраинного Арпинума и не мечтали видеть сыновей сенаторами.
Дело было не в деньгах – в них-то недостатка не ощущалось; род Мариев считался одним из богатейших. Арпинум слыл весьма обширным краем, поделенным между тремя семьями: Мариями, Гратидиями и Туллиями Цикронами. Если кто-нибудь желал породниться с ними, должен был отправиться в Путеоли, где жила семья Граниев; Грании были морскими купцами, но вышли тоже из Арпинума.
Невеста Гая Мария была просватана за него еще в детстве. Она терпеливо ждала достижения совершеннолетия в доме Граниев в Путеоли. Однако, когда Гай Марий созрел для любви, предметом его страсти оказалась не женщина. И не мужчина. Армия стала его любовью. В день своего семнадцатилетия он был включен в состав консульского легиона. Долго ему пришлось ждать боевого крещения: войн не подворачивалось. Но и в мирное время он сумел дослужиться до чина младшего офицера, а в двадцать три года, перед боевыми действиями в Нумантии, вошел в свиту Сципиона Эмилиана.
Ему не потребовалось много времени, чтобы освоиться и подружиться с Публием Рутилием Руфом и нумидийским царевичем Югуртой: были они ровесниками, были они равно ценимы Сципионом, который называл их Троицей Страшных. Ни один из друзей не входил в высшие круги Рима: Югурта – из-за того, что был иноземцем, Публий Рутилий Руфа – из-за бедности своей семьи, а Гай Марий – из-за того, что слыл деревенщиной. Впрочем в то время это их не расстраивало: зачем политическая карьера тем, кто влюблен в военный строй?