– А почему у вас нет наставника? – спросила Эльвира для поддержания разговора. Карлсон опустился на ручку соседнего кресла и грустно пояснил:
– У нас в Мистралии трудно найти наставника. Поэтому многие вещи приходится осваивать самостоятельно.
– Так не возвращайтесь туда. Оставайтесь здесь, найдите себе наставника и учитесь, как положено.
– Не могу, – вздохнул он. – Я… у меня… есть определенные обязательства… перед другими людьми.
– А как же вы вернетесь?
– Не беспокойтесь, это не проблема. Отсюда я доберусь. – Он внимательно посмотрел на нее и вдруг сказал: – Вам не надо меня бояться. Я не сделаю вам ничего плохого.
– С чего вы взяли? – удивилась Эльвира. – Я вас совсем не боюсь, даже напротив, с вами как-то спокойнее.
– Значит, вы боитесь чего-то другого? Я… извините, я это чувствую. У вас какие-то проблемы? Я буду рад вам помочь, если… смогу.
– Вряд ли… В общем-то все мои проблемы уже закончились… Просто у меня сегодня был ужасный день.
– А что у вас случилось? Если, конечно, вам не тяжело об этом говорить.
– Сегодня я… меня должны были… отдать дракону.
– И как же вы спаслись? – Карлсон с живейшим интересом придвинулся поближе вместе с креслом.
– Мои подруги его убили.
– Дракона? Потрясающе! А вы можете рассказать подробнее? – он пересел на ручку ее кресла и положил руки ей на плечи. Его руки были очень теплые и тяжелые. Слишком тяжелые для такого небольшого мужчины. – Так вам будет спокойнее, – пояснил он. – Вы не будете так бояться и нервничать.
– Вы и лечить умеете? – улыбнулась Эльвира.
– Это не лечение. Это просто… Немного хорошего настроения.
– А вы умеете создавать настроение?
– Немного. Только если объект не против. Вы рассказывайте, а я буду слушать… и создавать.
Объект был не против. Если честно, объект только об этом и мечтал.
Ночной гость слушал именно так, как она хотела – молча и не перебивая, но его молчание было полно сочувствия и понимания. От него исходили покой и уют, видимо, созданные волшебным образом. И просто он был очень симпатичный и обаятельный мужчина, да еще к тому же мистралиец и маг. Ни те, ни другие Эльвире прежде не попадались. Да и в конце концов, разве не этого она хотела всего час назад?
– Извините, – подал голос Карлсон. – Вы этого действительно хотите, или это подсознательное желание, не соответствующее вашим представлениям о приличиях?
– Вы это о чем? Вы опять ловите мои чувства?
– У меня само получается. Вообще-то я контролирую свои эмпатические способности, но когда женщина мне нравится, это выходит как-то помимо воли…
Эльвира улыбнулась ему.
– Помните анекдот про мистралийца и девушку в почтовой карете?
– “Хочешь и молчишь”?
– Именно.
Карлсон улыбнулся в ответ и неуловимым движением пальцев погасил в комнате свет.
– Диего, тебе плохо? Перепил, или что-то случилось?
Кантор отнял ладони от лица и помотал головой.
– Нет… ничего. Не обращай внимания, я вообще ненормальный, со мной всегда что-то подобное бывает.
Тереза сочувственно посмотрела на него и присела на другой конец скамейки. Подальше.
– Извини, – сказал он, чтобы не молчать и не ждать, пока она еще что-то спросит. – Я забыл надеть амулет, и… так получилось. Это было очень… неприятно?
– Не то, чтобы… – вздохнула она. – Просто было обидно… не знаю… потому, что мне это недоступно, или как-то так… трудно объяснить. А как это проявляется у тебя?
– Что? – автоматически уточнил он и тут же понял, что она имела в виду. Девочка, ну зачем, промолчи, не спрашивай… Тебе своего мало?
– Черная паутина, – вздохнула она. – Как это бывает у мужчин?
– Не спрашивай.
Он отвернулся, чувствуя, как пылает его лицо, прижал ладони к щекам, и оказалось, что они горят еще сильнее. И не только руки, все тело пылало каким-то горячечным жаром, словно жидкий огонь пульсировал в нем вместо крови. Вот так и сгорают со стыда, почему-то подумал он вдруг. Вполне может быть, что это вовсе не образное выражение, а так действительно бывает – когда стыд, позор и унижение переваливают за некую условную границу и становятся невыносимыми настолько, что кровь превращается в огонь, и человек сгорает. И я сейчас сгорю. И скорее бы, а то ведь она опять что-то спросит…
– Извини, – сказала она. – Не буду. Я понимаю. Давай поговорим… о чем-нибудь. Чтобы не думать об этом. Жак всегда говорит со мной о чем-нибудь веселом.
Кантор вздохнул и все-таки посмотрел на нее.
– Ты в состоянии говорить о чем-нибудь веселом?
– Нет, – грустно согласилась она. – Это только Жак умеет… Как бы ему ни было грустно, он все равно будет шутить и улыбаться. Он хороший. Я его очень люблю. Я бы очень хотела, чтобы… чтобы он мог быть счастлив со мной. Но у меня не получается. Может, бросить это все, не морочить ему голову и вступить в какой-нибудь орден?
– Не надо, – ответил Кантор. – Раз Азиль говорит, что получится, значит так и будет.
– Они тебе рассказали? Тогда понятно…
Жидкий огонь, который бился в нем, медленно отхлынул от лица и стал стекаться в руки. И почти одновременно Кантор начал видеть. Наверное, потому, что вспомнил Азиль… а может быть, по другой причине. Он четко увидел черную паутину, о которой шла речь. Собственно, это была не совсем паутина, она ничуть не была похожа на ту золотую, которую он видел когда-то. Та была действительно похожа на летящую паутину из тонких золотистых нитей, а эта скорее на толстую веревочную сеть. Эта сеть обвивала тело девушки от плеч до середины бедра, плотно, в несколько слоев, так что просветов почти не было видно. Местами она свисала обрывками – видимо, стараниями Жака. Но, судя по оставшейся, бедному Жаку предстояло стараться еще года два, если не больше.
– Что ты там увидел? – занервничала Тереза и плотнее закуталась в простыню.
– Паутину, – ответил Кантор тихо, чтобы не спугнуть видение. – Можно, я ее потрогаю?
– Потрогай свою.
– Но свою я не вижу.
– Ну, потрогай.
Он осторожно протянул руку и прикоснулся к черным нитям. Реакция была совершенно неожиданная. Он предполагал просто пощупать эту нить, осязать ее, как нечто материальное, возможно, понять, из чего она сделана и на что похожа, но ни в коем случае не предполагал, что от этого можно так резко и болезненно выпасть из реальности. Не в Лабиринт, где все было понятно и знакомо, а просто в никуда, с резкой болью и ослепительной вспышкой в глазах. На несколько секунд мелькнули какие-то люди в странных одеждах, прозвучало слово на чужом языке, и все исчезло.