ПЕРВЫЙ ДЕТСКИЙ СИМФОНИЧЕСКИЙ
(повесть о казанской жизни 70-х)
Светлой памяти друга детства
Валеры Денисова посвящаю
Замысел написания воспоминаний родился у меня под чарующие звуки божественной музыки Шопена. С возрастом, перед глазами всё чаще стал возникать образ мальчика с рабочей окраины, облаченного в «униформу» казанского гопника с непременно вывернутыми наружу голенищами резиновых сапог, который, озираясь по сторонам и прижимая к груди футляр с флейтой, идет на... репетицию симфонического оркестра. И мальчик этот, как вы, наверное, уже успели догадаться — я. Какого такого оркестра? И почему «озираясь по сторонам»? Обо всем по порядку. Скажу по секрету: став уже пожилым человеком, этот «мальчик» всё еще пытается своими короткими корявыми пальцами воспроизвести звуки произведений великого польского волшебника. А тот мальчик из далеких 70-х уже мысленно вышел из троллейбуса на остановке «улица Павлюхина» и пересек дорогу. Спустился по улице Шаляпина, по направлению к улице Хади Такташа, и, улыбнувшись несущейся из окон приятной какофонии голосов и звуков различных инструментов, вошел в фойе музыкальной школы №5.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Подавляющее большинство детей приходят в музыку благодаря родителям. Воочию вижу, как папа или мама заводят за ручку в «музыкалку» своё немного испуганное чадо, еще неостывшее после первого звонка в общеобразовательной школе. Наверное, это правильно, ведь первоклассник еще многого не понимает. А за окном так соблазнительно звучат удары по мячу и крики детворы, еще не успевшей отрезветь от опьяняющей летней вольницы. Да и первые теплые сентябрьские денёчки столь не похожи на осенние! Но... папе с мамой видней. Они не забудут напомнить, что и Моцарт, и Бетховен, и Лист состоялись как музыкальные гении, потому что слушались, в свое время, заботливых отцов.
Однако моя мама бредила спортом. Сама, в прошлом, перворазрядница по альпинизму, призер личного первенства Татарии по настольному теннису, заядлая лыжница, прекрасный спринтер и толкательница ядра, она видела меня исключительно спортсменом. Жили мы в Старо-Татарской слободе, на улице Ахтямова, и самые ранние мои воспоминания — это заснеженная ледяная гладь озера Кабан и я с мамой на маленьких лыжиках с палочками в руках. А ведь как хотелось покатать дома машинки, построить из кубиков домик, покомандовать солдатиками, а не семенить ножками на каких-то деревяшках и, хныкая, пытаться догнать маму, которая, вместо того, чтоб остановиться и подождать, убегает и всё подбадривает непонятными возгласами: «Хоп! Хоп! Хоп!»
В двух шагах от нас, через дорогу, рядом с Садиком меховщиков стояло здание снесенного ныне бассейна. Теплыми деньками через открытые окна оттуда доносились громкие гулкие голоса, заливистые трели спортивных свистков, шумные всплески воды — и... участь моя была предрешена. Меня зачислили в группу мастера спорта Камешкова, но тренировал нас веселый тренер по фамилии Насыров. Нравилось ли мне ходить в бассейн? Не знаю. Точнее, не помню. Ходил да ходил — лишь бы мама была довольна.
Однако занятия плаванием продлились не больше года, поскольку мы переехали в новую квартиру на Курчатова, что на Танкодроме. Ездить стало далеко и неудобно, к тому же бассейн закрыли на какой-то карантин. Всё, больше спортом я никогда регулярно не занимался.
Территория нового микрорайона, «Танкодрома», действительно в прошлом являлась танковым полигоном: внизу, под горой, на Оренбургском тракте стояло Казанское танковое училище. «Танкодром» довольно долгое время сполна оправдывал своё оригинальное название: проехать по нему можно было разве что на танке. Обустройство микрорайона явно запаздывало, социальной инфраструктуры почти никакой, кругом торчали унылые серые пятиэтажные хрущёвки, грязища, регулярно прорывавшиеся на улице канализация или водопровод. Чего стоил один только спуск к остановке шестого троллейбуса по глиняному, скользкому после дождя косогору. Напротив моего дома номер одиннадцать, там где вскоре встала школа №90, был неглубокий овраг, заваленный собачьими костями — по слухам, собачники когда-то свозили туда трупы бедных умерщвленных псов. А мы, мелкая пацанва, надев на палки черепа, часто пугали и гоняли девчонок по двору.
Точнее, «по двору» — не совсем верно сказано. Дворы, в их привычном виде, исчезли с началом массовой типовой панельной застройки. Обширные пространства между домами люди по привычке продолжали называть дворами. Причем само понятие «двор» стало обретать нарицательный смысл: выражения «уличный», «дворовый» воспринимались синонимами чего-то нехорошего. И я часто грустил, вспоминая старые уютные дворики Старо-Татарской слободы.
Помню, как мама после первого посещения будущего нового жилища всё повторяла, смахивая слезу: «Дыра, дыра...» Я и сам, вернувшись тогда домой, вздохнув, испытал ощущения схожие с теми, что чувствуют ноги после примерки в магазине новой, холодной, не разношенной обуви после «возвращения» в старые, потертые, но такие родные ботинки. Еще почему-то врезалась в память мертвая собака в овраге недалеко от остановки «улица Даурская». Словом, какое-то неясное тоскливое состояние...
В те времена, граница Казани в направлении Оренбургского тракта проходила по высокой насыпи железной дороги, что вела на восток. Дальше вдоль тракта стояли деревни — Аметьево, Старые Горки, Ферма, Борисково. Но Танкодром, шагнув за железку, раздвинул границы города. Тем не менее, новый микрорайон воспринимался далекой «тьмутараканью», выселками. Это сейчас, учитывая размеры нынешней Казани, он считается расположенным недалеко от центра.
Но, как говорится, «дают — бери». Выбирать жильё в те годы не приходилось. Мои родители работали инженерами на заводе «Радиоприбор», что на улице Фаткуллина. Мама в 56-м году приехала в Казань по распределению, отец стал трудиться на заводе после окончания Казанского авиационного техникума, успев в процессе работы отслужить в армии и закончить вечернее отделение пятого (радио) факультета КАИ. В 61-м году они поженились и вскоре радостно вселились в девятиметровую комнатку в трехкомнатной коммунальной квартире на трех хозяев на первом этаже. Моя бабушка называла наше более чем скромное жилище «кладовкой со всеми удобствами», что было вполне обычным явлением той поры. Но нужно отметить, что большинство домов Татарской слободы все-таки были дореволюционной постройки и «всех» удобств, понятное дело, не имели.
Через шесть лет мама, имея уже одиннадцатилетний стаж работы на «Радиоприборе», получила возможность расширить жилплощадь, но... всего лишь переехав в другую коммуналку в комнату вдвое большей площади того же дома на Ахтямова. Принятие такого предложения означало бы согласие ожидать очередного улучшения жилищных условий еще неизвестно сколько лет. Мои родители подумали-подумали, отказались от новой комнаты в коммуналке и решили строить кооперативную квартиру.
Квартиры тогда были трех категорий: служебные (проживаешь в ней, пока работаешь в конкретной организации), государственные — таковых было большинство. Эти квартиры давали бесплатно. Государственная квартира ценилась выше: при наличии прописки пользуешься ею бессрочно. Можно разменять ее на другую, но ни продать, ни подарить, ни завещать, ни заложить. Словом, полностью не распорядишься, а слово «приватизация» тогда было народу неведомо. Получить бесплатно «хату» от государства, не тратя кровно заработанных, несомненно, представлялось намного более предпочтительным. Хорошо, если ты работал на большом мощном предприятии, желательно оборонного комплекса, которое активно строило «своё» жильё. Но вот работники школ, вневедомственных детских садиков, больниц, поликлиник или просто небогатых организаций получали его по горисполкомовским очередям, нередко ожидая своего «отдельного благоустроенного» счастья по 10-15, а то и 20 лет. Прописка по адресу квартиры носила разрешительный характер, в отличие от уведомительной регистрации в наше время.