Всё! Всё... Хор «Улыбка» мгновенно прекратил для меня своё земное существование. Но как, каким образом можно попасть в этот оркестр? Где и на чем нужно срочно начинать учиться играть, чтоб сделать это возможным? В тот момент я понятия об этом не имел.
Шел 1975 год. Год тридцатилетнего юбилея великой Победы. Год начала звездного восхождения Аллы Пугачевой. Год, начавшийся с веселого смеха, благодаря новогодней премьере комедии «Ирония судьбы или с легким паром!» Эльдара Рязанова. Именно с того памятного года новогодние торжества, помимо шампанского и салата «оливье», у меня неразрывно связаны с «пьяным» голосом актера Андрея Мягкова: «Я вам щас всё объясню!».
На день моего тринадцатилетия друзья родителей тетя Нина и дядя Доля Тульчинские подарили комплект из двух пластинок с музыкой балета Чайковского «Щелкунчик». У-у! Вскоре я почти ничего больше не слушал кроме него, представляя, как звучали бы в исполнении оркестра Макухо «Вальс цветов» или «Адажио».
Хорошо продвигались дела на футбольной «ниве». Киевское «Динамо» с нашим земляком Виктором Колотовым впервые в истории советского футбола взяло Кубок кубков и Суперкубок УЕФА. Потому и Казань была сопричастна к этому знаменательному успеху — мы в этом не сомневались! С того момента я стал еще и страстным болельщиком киевлян в высшей лиге. К слову, мне сейчас порой не верится, что я болел за украинскую команду, как за родную.
А любимый «Рубинчик», кисловато стартовав, потом всё же закрепился в середине турнирной таблицы первой лиги, что, для начала, было совсем неплохо. Первенствовавшая годом раньше во второй лиге киргизская «Алга», кстати, в том же году вылетела из первой лиги обратно во вторую.
На два первых домашних матча того сезона мы с папой ходили. Билетов было не достать, стадион — битком, даже в проходах на бетонных ступеньках сидели. Сперва «Рубин» дёрнул со счётом 2:1 алма-атинский «Кайрат», только что вылетевший из высшей лиги, а через несколько дней ту же «Алгу» — 1:0. И если два гола «Кайрату» наши забили в начале матча (оба — Байгузов), а потом героически отбивались, изо всех сил «засушивая» игру (как это созвучно нынешней тактике «Рубина» в важных матчах!), то «Алгу» наоборот «душили» весь матч. Но забить никак не получалось. И только за семь минут до конца игры Геннадий Климанов, к великой радости казанских болельщиков, головой забил победный гол — ох, и наорался я тогда!
В начале июня мы, троица неразлучных друзей, прощались, разъезжаясь на летние каникулы. Я отбывал на всё лето к бабушке в Пятигорск, Форин — на дачу к тёте Земфире в Матюшино, а Валерка — в пионерский лагерь под Казанью. Поймав по «крабу», мы похлопали друг друга по лопаткам: «Ну, до встречи!»
Но, как оказалось, я видел своего друга Валеру Денисова в последний раз...
* * *
Уф... Как долго пришлось настраиваться, прежде чем продолжить своё повествование. Так не хочется вновь погружаться в негатив, так не хочется бередить детскую душевную рану...
Всё произошло как-то обескураживающе буднично и до слёз примитивно... Валера играл в пионерлагере в футбол, наступил на ржавый гвоздь, еще и ногу ударил. Никому ничего не сказал, рану не обработал. Через день нога распухла. Медсестра лагеря, бегло осмотрев ногу поставила «диагноз»: ничего страшного, растяжение, перевяжите — пройдет. В результате, было упущено драгоценное и, в прямом смысле, жизненно важное время. Дотянули, гады, пока не поднялась температура, а по ноге не стала растекаться зловещая одутловатая краснота — сепсис, заражение крови. Срочно в реанимацию, ногу отняли, но было поздно. 22 июня 75-го года моего любимого друга, весельчака и балагура, фантазера и изобретателя Валерочки Денисова не стало.
Мои родители помогали Денисовым, чем могли, и в недолгом лечении, и в похоронах, восприняв безутешное горе, как своё собственное. Дня за два до смерти Валеры моя мама навестила его в больнице. Он уже всё реже приходил в сознание, но при ней на минутку очнулся и, обведя помутневшим взглядом палату, слабо выдохнул: «Тётя Люся? Какой же я позорник, что до сих пор еще здесь!» После чего, не выпуская ее руки из своей, стал быстро-быстро говорить что-то несвязное, вновь погружаясь в горячечный бред. Мама как-то призналась, что еще долго не могла спокойно подходить к нашему классу в школе — душили слёзы: казалось, что Валерка, как всегда первым из класса, вот-вот радостно подскочит к ней: «Здравствуйте, тетя Люся!!!»
Зина Ивановна (тот учебный год стал ее последним трудовым) известила всех одноклассников, кто оставался в Казани. Форин отдыхал тогда у тети в Матюшино. Узнав о смерти друга, он убежал на травянистый высокий берег Волги и целый день созерцал реку и небо. Но ехать на похороны Валерки побоялся — детская психика не выдержала: он всё испытывал какую-то непонятную вину перед его несчастными родителями. Хоронили Валерку и курсанты Танкового училища, где всего три с небольшим года назад нас с ним принимали в пионеры: будущие офицеры по просьбе Алевтины Михайловны сдавали для него кровь и, конечно же, переживали за пацана. В последний путь Валерку провожал их духовой оркестр.
Упокоился мой Валерушка на Арском кладбище, а вскоре над его могилкой встал на вечный рейд кораблик с парусами — памятник белого цвета, как символ детских грёз, фантазий и мечтаний о далеких путешествиях. С той поры я не могу спокойно слышать детскую песенку «Белые кораблики, белые кораблики по небу плывут...»
Я в то время гостил у бабушки в Пятигорске. Родители обычно часто писали по два письма — для меня и для бабушки, вкладывая их в один конверт. В одном конверте пришло и письмо с известием о том, что Валера попал в больницу. Потом письма стали приходить через день, но только для бабушки, тоже хорошо знавшей Валеру — после их прочтения она каждый раз становилась всё мрачнее и мрачнее.
И вот, недели на две письма вовсе прекратились. Во время этого перерыва бабушка каждый день пыталась вести со мной непонятные пространные разговоры о не всесильности медицины, о трагических случаях и тому подобное. Но я как-то не до конца понимал причину этих разговоров, что называется, «не дотямливал», и всегда отмахивался, мол, что ты, Валерку спасут. Не могут не спасти! Позже выяснилось, что таким образом бабушка пыталась подготовить меня к худшему. Но детская психика решительно сопротивлялась самой мысли о вероятности смерти. И только где-то через месяц после его кончины, она наконец-то сообщила мне страшную весть открытым текстом, безо всяких намеков. Впервые в жизни я остро почувствовал, что означает выражение «сжалось сердце», меня затрясло, из глаз посыпались слёзы. Наверное, с месяц Валерка снился мне каждую ночь.
До сих пор досадно осознавать, что за смерть друга фактически никто не ответил. Ну, уволили ту медсестру, ну, сняли с должности директора пионерлагеря. И только. Даже уголовного дела не заводили. То есть, настоящей ответственности за преступную халатность и служебное преступление не понес никто. И самое противное: всё шито-крыто. В Стране Советов зачастую не только «не было секса», но и смерти детей из-за головотяпства и безответственности взрослых. Впрочем, если бы Валерка был сыном секретаря райкома... Но он был сыном простых скромных служащих. Алевтина Михайловна написала письмо в райком, но оттуда ей вежливо объяснили, что не стоит «гнать волну», дескать, несчастный случай (не более того!) исключить невозможно, а потому... В те времена не было обыкновения (или возможностей) «звонить в колокола», поднимать общественность и тому подобное. Или, как в наши времена, хотя бы обнародовать вопиющий трагический случай в интернете. Представляю, какую бы сейчас шумиху подняли СМИ, как минимум, на местном уровне. Но тогда... Погоревали-погоревали родители, родственники и друзья — и как будто бы и не жил никогда мальчишка. Навсегда уплыл в небо на «белом кораблике»...
Вновь встретившись с Форином перед самым началом нового седьмого учебного года, мы растеряно улыбались друг другу и молчали, пытаясь осознать, что наше некогда неразлучное трио, осиротев без Валеры, превратилось в дуэт. Словно где-то в далекой галактике около двойного светила возникла бездонная черная дыра. Валерка ушел, а его дух остался витать между нами...