Руководство оркестра Вероники Дударовой, вскоре после отъезда Акмала Хаялыча из Москвы, прислало в оперный театр запрос с просьбой «вернуть» классного флейтиста (видимо, проблема московской прописки разрешилась бы удачно), но руководство нашего оперного отказало. Условие возвращения в столицу гласило: «освободить при наличии равнозначной замены». Равного Акмалу Хаялычу тогда не нашлось, что означало: извольте, товарищ молодой специалист, отработать требуемый по распределению срок полностью. Заманчивое приглашение, понятное дело, «сделало ручкой».
Акмал Хаялыч страстно увлекался переложениями татарских музыкальных произведений для флейты (в сольном исполнении или в сопровождении фортепиано). Обработки народных песен, а также классика Салиха Сайдашева, Фарида и Мирсаида Яруллиных, Рустема Яхина, Александра Ключарева и других композиторов заиграли новыми гранями. Но больше всего Акмал Хаялыч преклонялся перед творчеством Назиба Жиганова, имя которого носит сейчас Казанская консерватория. Со временем, мы с Форином стали, наверное, основными исполнителями произведений творческого «тандема» Жиганов — Мингазетдинов.
Правда, сам маэстро Назиб Гаязович тогда, наверное, еще не знал об этих переложениях. Забегая вперед, поведаю про один забавный случай. В 79-м году, уже будучи студентом биофака Казанского университета, на факультетском фестивале самодеятельности я исполнял «Тан» («Утро») Жиганова, в переложении для флейты-соло.
На следующий день в университете ко мне подошёл студент:
– Скажи, а что за вещь ты исполнял на флейте?
Я решил блеснуть эрудицией.
– Это произведение написано знаменитым татарским композитором Назибом Жигановым, Героем соцтруда, председателем Союза композиторов Татарии, автором известной оперы «Джалиль»… – и дальше в том же духе. Интересовавшийся, затаив дыхание, слушал мой рассказ.
Закончив, я с важным видом глянул на своего собеседника: мол, видишь, какой я умный! Тот ответил:
– Да-а, большое спасибо! Мне было очень интересно послушать рассказ о моём отце. А то я вчера дома говорю ему, дескать, твою вещь на нашем фестивале на флейте исполняли, а он мне: «Ты знаешь, сын, я никогда ничего для флейты не писал!»
Оказалось, то был Ваня Жиганов с нашего факультета. Пришлось рассказать ему и про своего бывшего учителя флейты, и про его страстное увлечение.
Понятно, что в Москве Акмал Хаялыч был бы не особо востребован с флейтовыми переложениями татарских композиторов. Да и казанский оперный, хоть и не оркестр Вероники Дударовой, но тоже музыкальная организация очень приличного уровня.
Несколько раз мне доводилось видеть святыню Акмала Хаялыча: толстый рукописный сборник с его переложениями в переплете собственного изготовления. Писал он в нем изысканным каллиграфическим почерком, исключительно тушью, на прекрасной лощеной импортной нотной бумаге. У меня создалось впечатление, что Акмал Хаялыч боялся даже просто давать кому-либо в руки своё сокровище — листая страницы, он светлел лицом. Играли мы по писаным им же от руки нотам — кое-что из них у меня сохранилось.
Прошло два месяца, как мы с Форином стали увлеченно заниматься на флейте, наши дела продвигались хорошо. И вот, однажды...
* * *
Шло вечернее занятие. Акмал Хаялыч, извинившись, куда-то вышел один раз, потом второй, а под завершение и вовсе, как нам показалось, пропал. Время урока вышло, но ни задания на дом, ни прощания. Ушел что ли? Странно как-то: уж чересчур «по-английски». Вдруг он стремительно вошел в класс и с загадочной улыбкой промолвил: «Вещи сложите, но инструменты не разбирайте. Пошли со мной!»
Мы поднялись на второй этаж и направились к актовому залу со стороны выхода на сцену — там, где я не так давно, затаив дыхание, впервые слушал репетицию оркестра Макухо. Акмал Хаялыч распахнул дверь, и... мы увидели рассевшихся по своим местам оркестрантов, а над ними за дирижерским пультом самого Владимира Алексеевича! Наши с Форином челюсти разом отвалились — на нас были устремлены десятки пар заинтересованных глаз! «А вот и наши флейтисты пожаловали! — громогласно с улыбкой объявил всем присутствующим дирижер. — Садитесь, вон ваши места».
М-да уж... Шок, сравнимый с этим, я в следующий раз испытаю, наверное, только если мне объявят, что сборная России стала чемпионом мира по футболу (хотя, скорее всего, до этого события уже не доживу). Оказалось, что Акмал Хаялыч, конечно же, прекрасно зная, что мы с Форином пошли на флейту из-за оркестра, пару раз уже обсуждал с Макухо наши «кондиции» и перспективы. И решил приготовить для нас сюрприз. Буквально через пару недель на казанском телевидении должна была состояться запись выступлений учеников нашей музыкалки, а в завершение предстоящей телепередачи — главная «изюминка» школы: «Марш Салиха Сайдашева» в исполнении детского оркестра. На тот момент, из «дерева» там был только один кларнет — а тут еще сразу две флейты! Медно-духовая группа (на музыкальном сленге «медь») была в полном составе, даже туба! Правда, валторны заменяли баритоны, хотя они не входят в состав инструментов симфонического оркестра.
Мы обалдело оглядывали присутствующих — кое-кто из них нам был мельком знаком. Сперва мелко затрясло меня, потом Форина. Прошли на указанные нам места — разложенные пюпитры уже нас ожидали. Акмал Хаялыч последовал за нами и, улыбнувшись, стал собирать свою флейту. Усевшись рядом, Маэстро достал ноты флейтовой партии... Мат-т-тушки мои-и! В глазах зарябило от обилия нотных знаков (у музыкантов это называется «черным-черно»). Да, подумал я: флейтистов ты, дорогой Салих-абый, явно не «пожалел»!
Макухо поднял дирижерскую палочку, все замерли, приготовившись к исполнению. Сердце у меня выпрыгивало из горла. Кроме смеха: прочитать с листа оригинальное сложнейшее нотное письмо, впервые оказавшись хоть и в детском, но в самом настоящем симфоническом оркестре, при этом имея за плечами всего двухмесячный стаж музицирования на инструменте — это, братцы мои, слишком!
Грянули первые звуки марша. Мы с Форином исполнили две первые ноты, после чего не то что играть — глазами не успевали отслеживать по нотам место, где играют. Зато Акмал Хаялыч рядом словно соловьем заливался. Господи, как же классно он играл! Вот и средняя часть марша — моё любимое «трио». М-да-а... Я оглянулся вокруг себя и глубоко-глубоко вздохнул. С одной стороны, сокровенная мечта вроде бы сбылась: я сижу в самом что ни на есть настоящем оркестре, который играет самый настоящий «Марш Сайдашева». Но, с другой стороны, бледный, испуганный, с колотящимся сердцем именно сижу — с таким же успехом, наверное, могла сидеть за пюпитром и дрессированная обезьяна с флейтой в лапах. Заключительная тема марша, финал и, наконец, последние громкие мажорные аккорды — Макухо в такт им резко взмахнул руками, после чего также резко их опустил. Марш сыгран.
Потрясение и глубокое разочарование одновременно: ох, ребята, похоже, не играть нам с Форином в оркестре... А если и играть, то лет через сто, не раньше. «Ну, что, флейтисты, не играем?» — весело спросил Макухо. Мы кисло улыбнулись, пожав плечами: да и что тут скажешь? В тот момент до меня, понятное дело, не доходил мудрый замысел Акмала Хаялыча и Владимира Алексеевича: сразу поднять перед нами планку на максимальную высоту.
В тот вечер дома я был непривычно мрачен и задумчив. «Что случилось?» — допытывалась мама. Я, глубоко вздохнув, поведал ей, что, похоже, мечта сыграть в оркестре так и останется недосягаемой. «Фу-у, какая ерунда, я-то думала, действительно что-то случилось, — с облегчением промолвила она. — Сыграешь! Я тебе говорю!» Я кисло улыбнулся в ответ, дескать, посмотрим.
Акмал Хаялыч продолжал действовать. Он переработал партии и первой, и второй флейт, заметно их облегчив: убрал многие мелизмы, кое-где увеличил длительности нот, понизил регистр (у флейты в первой и второй октавах аппликатура (система перекрытия духовых клапанов, в зависимости от высоты ноты) почти совпадает, а в третьей существенно меняется). Одним словом, адаптировал нотный текст для «чайников». Меня Акмал Хаялыч назначил первой флейтой.