Напомню, предмет «общее фортепиано» был обязательным — любой музыкант должен иметь навык игры на этом универсальном, базовом инструменте. Почти все «поляковцы» «общее фано» игнорировали, но руководство школы, повторюсь, давно махнуло на это рукой. Мы с Форином, естественно, посещали.
Моей новой преподавательницей «фано» стала Лидия Николаевна Ландина — спокойная приветливая женщина, лет на десять старше не самой доброй памяти Елены Степановны. Зная, что я духовик, она не особо лезла из кожи в навязчивом желании сотворить из меня Гилельса или Рихтера, однако привечала желание дружить с клавиатурой. Оценив мой уровень пианиста, Лидия Николаевна подобрала соответствующий репертуар для разучивания. Не совсем ту муть, которой «пичкала» Елена Степановна, но тоже не сильно увлекающий.
Месяца два-три я старательно разучивал предписанные к исполнению «бирюльки», но вскоре вновь заскучал. Как-то набрался наглости:
— Лидия Николаевна, мне не нравятся вещи, которые мы с Вами разучиваем!
— Да? Ну, извини, дорогой, ты — во втором классе, а существует такая вещь как программа, я обязана ее придерживаться.
— Во-первых, за «фано», с учетом салона проката, я всё-таки уже четвертый год. А, во-вторых, меня уже «кормили» подобной туфтой и на мозг «давили» достаточно, из-за чего чуть не бросил музыкальную школу. — Я твердо стоял на своём
— Как ты сказал? «Проката»? Проката чего? — усмехнулась Ландина.
— Пальцев и ушей! Рогов и копыт! Да много еще чего! — обиделся я, вспомнив на мгновение родную Венеру Галимулловну.
Тут я подробно рассказал ей и про «Марш Сайдашева», и про установки к действию Акмала Хаялыча, и про то как порой бывает важно ставить планку на максимально возможную высоту.
— Ну, хорошо, — примирительно сказала Лидия Николаевна. — А что б ты хотел разучить?
— Честно? «Полонез» Огинского, «К Элизе» Бетховена и «Вальс» Грибоедова. У Вас есть их ноты?
— Ха! Ноты! А ты знаешь, что это знаковые произведения, их даже пианистам не задают играть. Вещи, конечно, не особенно сложные в техническом плане, но там есть места, где вполне можно «закопаться». Ты, боюсь, не справишься, поэтому...
Я почувствовал, что разговор пошел по кругу, поэтому решил пойти ва-банк и выбросить последний аргумент, врубив интонацию «а-ля гопник».
— Ка-а-ррроче, Лидия Николаевна! Мне это «по барабану»! Не буду я больше играть Вашу фигню! Я — ду-хо-вик! Врубаетесь? Могу «ващще» забить на Ваше «общее фано», и мне, в натуре, всё проканает!
Честно говоря, я даже малость покраснел от собственной наглости и «борзоты», но, как говорится, «слово — не воробей...» Покраснела от недовольства, поджав губы, и Лидия Николаевна. Несколько секунд висела томительная тишина. Я заволновался: слишком круто, похоже, «заложил вираж», непонятно куда вырулит, ведь прекращать учиться на «фано» намерений-то не было даже близко. Но вдруг мышцы ее лица расслабились, в глазах мелькнул веселый огонек, уголки губ чуть приподнялись. Было заметно: «есть контакт»! И действительно, Лидия Николаевна, выдохнув, махнула рукой.
— А что, давай! Давай! Это даже, черт возьми, интересно!
Скорее всего, ей подумалось что-то типа такого: «Господи, пацан, хоть и наглец, но ведь к чему-то стремится! Обычно пытаются отлынивать, а этот, гляди-ка, наоборот! Даже, засранец, хамит, шантажировать пытается, под гопника решил «закосить»! Ага, бросит он! Черта с два! Вон как со своей флейтой носится, у Макухо играет!» Педагогу со стажем не составило большого труда раскусить детский «коварный замысел».
Облегченно выдохнул и я. Спасибо Вам, Лидия Николаевна, за понимание! Представляю, какую шумную визгливую истерику закатила бы Елена Степановна, попытайся я проделать с ней подобный фокус.
— Но смотри, Петя! Гонять буду, как «Сидорову козу»! — постучав пальцем по крышке пианино, добавил педагог.
— Лидия Николаевна! Да, в натуре, без базаров! — я еще не вышел из роли гопника.
Что можно сказать? Я и сегодня могу вполне сносно исполнить вещи, на которые тогда замахнулся. Тогда как названий «бирюлек имени Елены Степановны» даже не припомню. Всё-таки Интерес (с большой буквы) — великая вещь! Только огромное желание и настоящая целеустремленность приносят результат — в этом я не оригинален. Частенько в жизни приходилось сталкиваться с выпускниками музыкальных школ по классу фортепиано. Меня всегда искренне удивляло равнодушие к музицированию их подавляющего большинства. Более того, некоторые вообще забыли, какие вещи играли на выпускном экзамене! Обалдеть! А на вопрос «какого хрена тогда учился, время и силы тратил?» звучат разные ответы, сквозь которые красной нитью проходит одно: отсутствие настоящего интереса.
Конечно, пришлось попотеть и покорпеть при разучивании заявленной мною достаточно непростой «программы». Потерпеть, кстати, тоже: критики и назиданий в процессе занятий хватало. С другой стороны, предупреждали заранее? Предупреждали. «За гуж взялся», «груздем назвался»? Вот и не хныкай!
Близился годовой экзамен по «общему фано» у инструменталистов. К нему мы готовили «Полонез» и «К Элизе», получалось вполне нормально. Не безупречно, конечно, но всё же. Даже интересно, а как бы на их исполнение отреагировала незабвенная Елена Степановна?
И вот, день экзамена настал! В коридоре перед экзаменационным классом толпились второклассники, в основном, «мелкота». Первыми шли струнники. Духовики постарше, коих, понятное дело, были единицы, замыкали экзамен. Сквозь неплотно закрытые двери класса просачивались звуки «бирюлек»; струнники играли на «фано» значительно лучше духовиков.
Моя очередь заходить. Поздоровавшись, уселся за пианино — «училки по «фано» выглядели довольно утомленными, среди них Лидия Николаевна. Начал с «Огинского». Слежу краем глаза, стараясь не сбиться: педагоги зашевелились, приосанились, стали озираться на Ландину — она сидела с непроницаемым лицом. Перед «Элизой», переводя дух, оглянулся на присутствующих экзаменаторов, в их глазах читался немой вопрос, адресованный, скорее, Лидии Николаевне: «Второй класс? Что играет мальчик?!»
Отыграл. «Спасибо!» Вышел. Вскоре экзаменаторы стали выходить из класса, каждый из ожидавших результата экзамена учеников ломанулся к своему преподавателю. Я не спешил, ожидая окончания ажиотажа младших школяров. Наконец, Лидия Николаевна, улыбаясь, подошла ко мне.
— Ну что, на твердую пятерку не дотянул, кое-где смазал. Мне больше твой «выпендрёжный» репертуар защищать пришлось — все были весьма недовольны несоблюдением общепринятых правил, я тебя предупреждала.
— И что Вы им сказали?
— А, говорю, покажите духовика, который играет лучше. Ты знаешь, они как-то сразу успокоились. — И, вновь улыбнувшись, добавила. — А вообще ты — молодец!
Так в моем репертуаре появились вещи, которые не стыдно было показать на людях. Даже красовался с ними перед оркестрантами: обычно все по очереди немножко «лабали на фано» в перерыве репетиций.
ЧАСТЬ ПЯТАЯ
Однажды ко мне подошел Рафис.
— Слышь, а чё ты у Макухи-то играешь? Давай к нам в духовой! Ты, вроде, пацан нормальный и лабух неплохой.
Вопрос, как говорится, интересный, однако ответ на него представлялся очевидным — отрицательным. Но отказать необходимо было постараться максимально дипломатично и убедительно. Так, чтоб Рафис не обиделся ни за себя, ни за своих пацанов-духовиков, ни, тем более, за Полякова.
— Видишь ли, Рафис, — начал издалека. — Я ж, типа, сразу к Макухе сел, он на меня конкретно ставит — я ж первая флейта.
— Ну и чё? — парировал Рафис. — И у нас будешь первой флейтой, а Андрюха подвинется (Андрей Климов тоже занимался у Акмала Хаялыча).
— Препод у нас симфонист, он, типа, сразу нас настроил на Макуху, помогает, объясняет, если чё. Ты ж знаешь. — продолжил я.
В глазах Рафиса читалось одно: «Не убедил». И тогда я понял, что пора вбросить решающий аргумент.
— И потом, вы же все с Павлюхина, Хади Такташа, Спартаковской, так? А я-то «комаровский». Мои пацаны, в натуре, не поймут.