"Щелк", сработал пиктер, и Исхак Кадин влюбился в свою работу.
Это было три недели назад. Три недели, проведенные в ожидании повторного приступа вдохновения. Три недели в ожидании сегодняшнего дня.
Ангарная палуба правого борта представляла собой беспорядочный лабиринт из приземлившихся десантно-штурмовых кораблей, грузоподъемных судов и грузовых контейнеров, по которому сновала армия сервиторов, техноадептов и смертных членов экипажа. «Громовые ястребы» проходили зарядку, на их хищные крылья навешивали блоки ракет, в то время как в защитные турели заправляли коробки с лентами болтерных зарядов. Вокруг все было наполнено треском и лязгом тяжелой техники, в которых не было ничего хорошего для страдающего похмельем Исхака.
В центре организованного хаоса была область спокойствия, расчищенная для ожидаемого прибытия. Исхак стоял на краю свободного пространства — один из многочисленных очевидцев утренних событий. Бросив взгляд налево, он обнаружил группу других летописцев. Там был художник Марсин, царапавший в своем блокноте. Луянна, худенькая и бледная штучка, строившая целые концерты на разных аранжировках флейты. Хеллик, почти наверняка задолжавший Исхаку денег с прошлой игры в карты.
Чем Хеллик занимался? Тоже был композитором? Исхак не знал точно. В какой бы форме его товарищ-летописец ни выражал себя, играл он отвратительно.
Здесь же, разумеется, была и Благословенная Леди — выделявшаяся среди своих служанок и компаньонов кроваво-красным платьем, более уместным на терранском балу, чем на скользкой, почерневшей от масла палубе боевого корабля. На вид ей было не больше тридцати, хотя, принимая во внимания срок ее пребывания на флоте, в недалеком прошлом должна была иметь место серьезная омолаживающая хирургия.
Исхак потратил несколько минут, наблюдая за ней. У нее была смугловатая кожа, не такая темная, как у самого Исхака, но явно от жителей пустыни. Было легко понять, почему ее считали благословленной. Ему никогда не приходилось видеть никого, обладающего такой неторопливой и непринужденной грациозностью и столь утонченной и проницательной улыбкой. Каждый раз, когда она обращалась к кому-либо из свиты, казалось, что она улыбается какой-то их тайной шутке с очаровательным смущением.
Исхак тут же решил, что желает ее.
Какой-то миг он был уверен, что она повернулась, чтобы взглянуть на него. Разве не говорили, что она слепа? Или это просто ширма? Слух для увеличения таинственности?
Почетный караул имперской армии тоже соизволил появиться. Одетые в белое офицеры 54-го Эвхарского стояли стройными рядами, их униформа впечатляла своими пышными украшениями. Каждый из офицеров держал руку в перчатке на эфесе сабли, висевшей в ножнах на боку, свободные руки располагались на уровне пояса, пока они стояли навытяжку. В середине переднего ряда Исхак различил седеющую полубионическую фигуру генерала Аррика Джесметина.
У генерала была на корабле пугающая репутация: все доходившие до летописцев слухи называли Старого Аррика тираном и надсмотрщиком. Они встречались прежде всего один раз, в коридоре на верхней палубе, когда новоприбывший летописец выискивал источник для вдохновения. Джесметин пробыл на флоте шестьдесят лет, и каждый месяц из них был заметен. Он ходил с серебряной тростью, большая часть правой стороны тела гудела и жужжала от работы бионики под формой старика. Борода была коротко подстрижена на худом лице, бледная кожа которого окружала оскал, похожий на прорезь в старой шкуре.
- Эй ты, - произнес генерал. - Ты заблудился?
Ну, на самом деле, он не заблудился. Но и делать здесь, на оперативной палубе, ему было нечего.
- Да. Заблудился.
- Ты не умеешь врать, сынок.
Это чрезвычайно обидело Исхака, но он не подал вида.
- Именно так.
- Ты слишком много улыбаешься. Будь у меня дочери, я бы тебя прикончил только за то, что ошиваешься возле них.
- При всем уважении, сэр, я не в настроении для клеветы. И я действительно немного заблудился.
- Видишь? Продолжая улыбаться, ты меня не проведешь. Кто ты такой?
- Исхак Кадин, официальный летописец, - ему нравилось, как это звучит, так что он произносил фразу как можно чаще.
- О, - старик прокашлялся со звуком промываемой гальки. - Ты, случаем, не поэт?
- Нет, сэр. Я имаджист.
- Жаль. Благословенная Леди любит поэзию. Хотя, гм, оно и к лучшему, что ты никогда не переступишь ее порога, я полагаю.
Это было до того, как он узнал, кто такая Благословенная Леди, но одного такого ворчания хватило, чтобы заставить его желать переступить ее порог как можно скорее, кем бы она ни была.