Но Леха не дал договорить. Выпрыгнул лихим скоком из лифта, отбил ладонями, как в цыганочке, заорал в пьяном веселье:
– Клавдея! Принимай гостя...
8
Клавдея не шелохнулась в дверях. Будто столбняк ее разбил. Только глядела, выпучив глазки, на Леху, потихоньку наливалась свекольным отливом.
– Клавдея, – приказал. – Дай взойти.
А она ни с места. Стоит Клавдея в дверях: здоровая, соками налитая, сил невпроворот. Руки толстые, грудь неохватная, лямки от белья под прозрачной кофтой глубоко врезались в мягкие, податливые плечи. Весу в Клавдее давно уж за центнер, сипы в Клавдее – на двух мужиков. Вся храбрость из Лехи наружу ушла, воздухом из дырявого шланга.
– Клавдея, – заныл, – пусти в дом...
Шелохнулась. Повела могучим плечом. Покосилась на друга ситного, что давил, не переставая, на кнопку звонка, ударила его по руке. Трезвон оборвался, рука повисла плетью.
– В связи с дальнейшим улучшением... – сказал на это друг ситный и поправил шляпу. – Как и следовало ожидать...
– Ты что... – протянула Клавдея, а голос густой, низкий, гудок у океанского лайнера. – Сбег?
– Отлучился, – небрежно пояснил Леха. – С гостем.
– Не пущу. Иди назад.
И насупилась. Челюсть вперед выставила. Глаз у Клавдеи строгий, взгляд жесткий, вид суровый. Сразу видно: не проси – не пустит. Леха попробовал обозлиться, топнул ногой по полу, но в больничном шлепанце хорошего топанья не получилось.
– Это моя квартира, – крикнул запальчиво. – Я хозяин...
– Иди проспись! – рявкнула. – Пьянь косоротая...
– Вы меня удивляете... – сказал на это друг ситный.
Клавдея повернула его за плечи, поддала коленом под зад, он и просквозил через всю площадку, до другой двери.
– Грубо... – вякнул оттуда. – Глупо и неприлично... Cука...
– Кпавдея, – по-хорошему попросил Леха. – Там же две комнаты... Одна твоя, другая моя.
– Нет тут твоего. Что было, все пропил.
– Квартира – моя. Мне завод давал.
– Поговори еще. Вот позвоню в милицию, свезут на мотоцикле.
Леха струхнул. Знал он, куда отвозят на мотоцикле. Возили не раз.
– Дай пятерочку... – унизился. – Сразу уйдем.
Клавдея – без внимания.
– Ну, троячок... С троячка не убудет.
Клавдея медленно повернулась к нему широким задом, ушла в квартиру, затворила за собой дверь. Леха сразу зазвонил, ладонью застучал, пяткой задолбил по черному дерматину. Дверь приоткрылась, вылез наружу здоровенный кулак, сунулся ему под нос.
– Да что же это! – уже со слезой закричал Леха, – Из дома гонят...
Затопали из глубин квартиры тяжелые шаги, запыхтело громко. Встал в дверях мужчина в распущенной рубахе, легко отстранил Кпавдею, шумно обрадовался:
– Гости дорогие! Нехай заходят...
Тут уж и Леху столбняк разбил. Хочет шагнуть – не шагается. Слово сказать – губы не шевелятся.
– Родственник, – пояснила Клавдея на всякий случай. – Теткин зять.
– Заяц моченый! – восхитился мужчина. – Ну и врешь. Какой я тебе родственник?
Клавдея стала вся свекольная. Даже плечи под прозрачной кофтой побурели от стеснения.
– Да пес с вами, – фыркнула. – Разбирайтесь сами...
И ушла в комнату.
– Слушай! – радостно завопил мужчина. – Да ты, никак, ее муж?
Хлопнул Леху по плечу, и у того колени подогнулись от удара.
– Так... – сказал Леха, будто пробку из горла вытолкнул. – А ну, выйди.
Мужчина охотно вышел на площадку, встал, подбоченившись. Был он приземистый, крутоплечий, коротконогий: очень устойчивый. Такого одним ударом не собьешь. Лицо грубое, мясистое, дочерна задубелое, голова обрита наголо, лоб в глубоких морщинах, прищур у глаза лихой, бывалый, себе на уме. Ему бы еще трубку в рот, да повязку на глаз, серьгу в ухо, деревяшку на место ноги, вот вам и пират, гроза морей, Билли Бонс Младший.
– Драться, – сказал, – не советую. Обратно в больницу попадешь.
Леха, набычившись, набирался злости. Сразу заболела голова, затяжелел затылок, навалилась знакомая расслабляющая дурнота, разлилась от ног вверх по телу. Никак не мог собраться с сипами, удержать в себе обильную злость. А без злости – какая драка? Без злости и удар не тот. Мужчина с любопытством наблюдал за ним с близкого расстояния.
– Изувечу, – пообещал ласково, с подкупающей теплотой. – Ребра пересчитаю. Голову проломлю. Ноги выдерну. Зачем тебе? Пошли лучше выпьем, закусим, отметим знакомство.
Леха хотел было оскорбиться, схватить обидчика за грудки, но тут сунулся между ними друг ситный, объяснил популярно, теряя отдельные слова, что оно, конечно... но драться не стоит... глупо и несовременно... в наш космический, социалистический... человек человеку – ого-го!.. и раз зовут... надо пойти и выпить: так он считает.
– Верно, – захохотал мужчина. – Шибздик прав.
Обнял друга ситного за плечи, повел в квартиру, будто к себе домой, а Леха – дурак дураком – потоптался на опустевшей площадке, побрел следом. А куда ему было еще идти? В больницу, что ли?
В комнате стоял накрытый стол. На столе – бутылка, закуска. На диване – гитара. На серванте – проигрыватель с пластинками. Опытному глазу все ясно: пьянка-гулянка, хмельной гудеж. Муж в больнице, пацаны в армии: гуляет Клавдея, разменивает напоследок бабьи годочки.
Мужчина любовно усадил друга ситного, пододвинул стопку, свалил на тарелку толстенный ломоть колбасы да соленый огурец с промятыми боками, а Леха сел сбоку, независимо закинул ногу в желтых кальсонах, запахнул на груди мерзкий халат.
– Переоденься, – сказала от окна Клавдея. – Глядеть тошно.
– Ты зато вырядилась. Постыдилась бы...
– Чего это – постыдилась... – закричала Клавдея могучим криком. – Не тебе говорить. Много я с тобой, дураком, радости видала?
– Вот я тебя выселю... – пообещал с угрозой. – Будешь знать.
– За что это?
– А вот за то.
– За что за то?
– А вот за это... За бардак.
– А ты видал? – распалилась Клавдея. – Нет, ты видал? Да я на тебя, малахольного, жизнь положила...
– Уважаемый, – вмешался мужчина, – зачем женщину волнуешь? Клавочка от этого в расстроенных чувствах.
– А ты заткнись! – приказал Леха. – Твое дело собачье...
– Накостыляю, – пообещал тот с любовью. – Руки переломаю. Уши оборву. Нос набок сворочу. Лишние тебе хлопоты. Лучше давай выпьем. Самая она пора.
– Годится, – одобрил друг ситный. – Засиделись... Подвести черту...
– Заяц моченый! Опять шибздик прав...
Все взяли рюмки, даже Клавдея, один Леха не захотел. Спрятал руки за спину, отвернулся гордо. Не нуждаемся, мол, в вашем угощении. Нас задешево не купишь.
– Со свиданьицем! – предложил мужчина и выпил залпом. Выпил, булькнул, крякнул, ухнул, фыркнул, покрутил головой. – Сла-а-дко... – промычал, обольщая Леху. – Са-ах-харно...
У Лехи спазма прошла по горлу. Леху скрутило от вожделения. Схватил рюмку, жадно глотнул, заслезившимися глазами стал высматривать на столе, во что бы ткнуть вилку.
– Вот это по-нашему, – одобрил мужчина. – Клавочка, подбавьте закуски.
– Хватит с вас.
– Клавочка, не экономьте. Помрем – с собой не возьмем.
– Я помирать не собираюсь, – Клавдея поджала губы. – Годы не вышли.
– Жадная ты, – с ненавистью прошипел Леха. – Жадюга... Живоглотина...
– Ты у нас добрый... Пропойца!
– Клавочка, – попросил мужчина. – Дайте погулять хорошей компании.
Клавдея нехотя прошла на кухню, заняла все свободное место. Разворачивалась с трудом между столом и газовой плитой, обтирала боками стенки. Нарезала вареной колбасы, вывалила в глубокую тарелку полбанки баклажанной икры, понесла в комнату. Несла – жалела: столько еды дармоедам скармливать. Их корми – не корми: все без толку.
В коридоре не удержалась: встала, погляделась в зеркало. Баба на чайнике, ну, прямо баба на чайнике! Лицо красное, толстое, лаковое. Глазки мелкие, лоб высокий, волосы уложены гладко, пучком на затылке, подбородок тремя валиками. Будто взяли красный, туго надутый шар, оттянули в одном месте, перевязали ниткой. Получился нос пуговкой. От перевязки пошли под носом впадины-морщинки к пухлым щекам. Ткнули кистью в глазки-точечки, провели губы малиновой краской: вот и все, ничего больше с лицом не делали.