— И что?..
— А то, что может на твою Параску глаз положить. Ведь такой красавицы в Курске больше нет…
— И не только в Курске, но и во всей округе, — смекнув, что к чему, тут же поддержали слушатели Ваньку Кудрю. — Голову на плаху — нет!
— И тогда прости-прощай жена-красавица…
— Была честная мужняя жена — стала воеводской полюбовницей!
— Гы-гы, ха-ха!
— Пусть только посмеет, — побагровел Никишка. — Не посмотрю, что боярин и воевода — голову, как капустный кочан, единым махом ссеку.
— Ну, ну! — сурово одернул его Фрол. — Шуток разве не понимаешь. К тому же не забывайся, что языком мелишь, коли с дыбой познакомиться не желаешь… И вы, кобели брехливые, — напустился он на своих стрельцов, — брехать брешите, но меру все ж знайте.
Стрельцы, получив взбучку, понурили головы. Но одни — смущенно, раскаиваясь, другие же — с ухмылкой.
А тут и последние возки воеводского поезда, проскрипев по колдобинам площади, прогрохотав по настилу моста, скрылись за воротами Пятницкой башни. Следовательно, приспела пора жителям славного города Курска расходиться. Поглазье долго ждалось, да быстро окончилось. Кому — по высоким да светлым хоромам со стрельчатыми оконцами да шатровыми крышами, кому — по крепким домам с огороженным высоким тыном подворьем, кому — по едва заметным лачугам, кому — по темным сырым землянкам, а кому — и по чужим дворам. Ибо каждый сверчок знай свой шесток…
Впрочем, не все двинулись к родным очагам. Нашлись и те, кто, минуя родной дом, направился к постоялым дворам. Там располагались кабаки да корчмы, где можно и горло промочить, и с друзьями-товарищами увиденное обсудить. А если уж совсем повезет, то и с прибывшими из Москвы стрельцами да прочим боярским людом словцом-другим переброситься, о житье-бытье потолковать-погутарить. Ведь не каждый день в Курск воеводы приезжают. Туда же, минуя церковные паперти, потянулись и нищеброды. Ибо «хоть церковь и близка, да дорога к ней склизка, а кабак хоть и далеко, да идти к нему легко».
Наши знакомцы также поступили разно. Если Ивашка Истомин закосолапил до собственной избы, то дьячок Пахомий повернул в сторону ближайшего кабака. Не столько жажду утолить, как нажитую недавно кручину извести. «Двигай, дьячок, в кабачок, — напутствовал он себя. — А Акулина — не глина, на солнце не иссохнет и от влаги не раскиснет. Подождет…»
В кабаках же, пропахших кислой капустой, редькой да брагой, разговоры только о воеводах и воеводском поезде: будут ли лютовать или так, спустя рукава, службу нести станут; кому какие возки да телеги с барахлишком принадлежат — молодому или старому. Под стук деревянных либо оловянных кружек о дубовые столешницы калякали и о воеводшах, которых почему-то видно не было. Калякали разно…
Оставив общие рассуждения, заглянем, дорогой читатель в тот кабак, что вместе с постоялым двором приземисто прилепился к Московской дороге в паре сотен шагов от Божедомского монастыря. Причем не приютился дальним родственником, а приладился осанисто, по-хозяйски, растолкав своим подворьем посадские избы.
Именно он считался среди курчан самым излюбленным местом. Здесь спешили остановиться приезжие на торг крестьяне и торговые гости из других городов, чтобы быть поближе к торговой площади. Здесь, в отличие от других, разрешалось бабам и сродственникам забирать домой упившихся до полусмерти выпивох. Здесь кабатчик Прохор Савич не позволял своим молодцам выбивать зубы перепившимся буянам, а лишь «вышибать единым духом» за дверь кабака. Хоть в жару — на истоптанную тысячами ног землю, хоть в мороз — на уже не раз искровавленный и изъеденный желтой мочой снежный наст. Именно сюда и направил свои стопы дьячок Пахомий.
— Мабудь, кум, они старые да страшные, как моя баба, — тускло глядя на жбан с хмельной брагой, говорил один выпивоха другому. — Гляну на нее, аж жуть берет. Бр-р-р! Потому лучше быть в кабаке, чем дома. А они, мнится, оттого и не показались народу, чтобы раньше срока не пугать.
— Мабудь, так, — соглашался кум, отгоняя свободной рукой мух, роем круживших над его кружкой.
Те испуганно шарахались, но тут же возвращались, норовя не только в кружку забраться, но и в рот гонителю.
— Кыш, проклятые, пропасти на вас нет.
— На кого это ты? — Осовело уставился первый выпивоха на второго.
— Да на мух, кум. Прилипчивые, как мытарь на торгу… Ни перстом, ни крестом не отбиться…
— И жирные, — икнув, добавил первый, — как наша попадья.
— Точно, кум.
— А о чем это мы?..
— Кажись, о попадье…