— Виктор Петрович, это Григорий Ильич, отец вашего Храмова, — сказал директор.
Познакомились.
— Он спрашивает, — продолжал Иван Федорович, с улыбкой глядя то на одного, то на другого, — он спрашивает, что это за школа у нас, если тут с детей штаны снимают. Вот и попробуйте ответить на такой вопрос.
Виктор Петрович понял, что разговор, видимо, обойдется без крика, что директор сумел настроить возмущенного родителя на мирную беседу, и был этому рад.
— Безобразный случай, о котором вы говорите, Григорий Ильич, не останется безнаказанным и больше не повторится. Но… — Логов задумчиво закусил губу, подыскивая нужные слова. — Но во всей этой истории, если хорошенько разобраться, есть здоровая мысль. Видите ли, с вашего Вадима давно пора снять штаны.
— Как это? — удивился инженер. — Пороть его, что ли?
Директор вопросительно вскинул брови.
— Не пороть. С него давно пора снять шерстяные штаны, бархатную куртку, которые он и в жару носил, все эти десять одежек. Пусть он дома, да и здесь на уроках физкультуры побегает в майке и трусах. Понимаете? Спортом ему нужно заняться: ведь он у вас жиром оброс.
Иван Федорович разразился громовым смехом. Григорий Ильич сконфуженно пожал плечами, потом и он рассмеялся, с шутливым испугом заслоняясь от Логова рукой.
— Так что Степной и Гулько, правда в уродливой форме, дали вам все-таки очень дельный совет, — с улыбкой продолжал Виктор Петрович. — И еще: вот вы освободили Вадима от физкультуры, у него справка есть. А признайтесь откровенно: справчонка-то липовая, между нами говоря?
— Помилуйте, Виктор Петрович, помилуйте, невозможный вы человек! — взмолился Храмов. — Я ничего не знаю. Это все жена командует.
— Но главный-то архитектор вы! Вот и давайте вместе спроектируем хорошего советского человека — Вадима Григорьевича Храмова — и будем лепить.
Виктор Петрович и Григорий Ильич расстались друзьями.
ГЛАВА 21
Степной и Гулько не ходили в школу больше двух недель. Наконец они явились.
Виктор Петрович ни о чем не стал с ними говорить, а решил в тот же день провести классное собрание.
Заведующий учебной частью одобрил его план.
— Так, так, понимаю! — начал он, как всегда, быстро и горячо. — Вы хотите, чтобы сами ребята их распекли… — Валерий Дмитриевич наклонился к Логову, слегка тронув его за плечо, и вдруг резко выпрямился. — А вы знаете, это недурно, недурно! Сегодня собрание? Я к вам, пожалуй, загляну. Впрочем, не стоит: мое присутствие стеснит ребят.
Между тем Степной и Гулько как ни в чем не бывало вошли после звонка в класс. Алексей молча уселся на свое место, а его болтливый товарищ сделал «под козырек» и крикнул:
— Зубрилки, здорово! Наше вам! Припухаете?
Хотя все были в сборе, никто не ответил ему.
Гулько удивленно заморгал глазами.
— Степняк, ты смотри! Тут все, видать, в паиньки записались. Порядочек! Храм, ты обратно…
— Ну-ка, замолчи! — оборвал болтуна Федотов. Здоровенный неуклюжий переросток, был он выше и сильнее всех ребят в классе. — Пришел, так молчи.
Кому-нибудь другому Семка ответил бы дерзостью, а то и доброй оплеухой, но силача Федотова он боялся.
— Батя, ты не моги меня обижать. Я шутю… — Ученик не столько по незнанию, сколько из озорства искажал слова, видя в этом какой-то шик.
Прозвенел второй звонок, и в класс быстро вошел Валерий Дмитриевич (он вел физику). Все встали. Гулько, идя к своему месту, сделал испуганное лицо, комически затряс ногами, чтобы хоть этим рассмешить товарищей. Но заведующий учебной частью резко одернул его и вернул к доске решать сложную задачу. Начался урок.
В один из перерывов Логов объявил ребятам о классном собрании. Учитель опасался, что Степной и Гулько уйдут и таким образом нарушат все его планы. Поэтому Виктор Петрович дал некоторые поручения старосте и дежурным по школе, но дело приняло неожиданный оборот.
На последней перемене Степной, как обычно, стоял у окна, а Гулько, не найдя поддержки среди своих ребят, шептался о чем-то с шестиклассниками. Он подмигивал им, хихикал и делал какие-то знаки, указывая в сторону Любы Поярцевой. Девочка ничего не замечала: она повторяла по учебнику заданный урок. Семка, кивнув ребятам, которые не отставали от него, подошел к Любе.