Учитель хотел было закурить, но, разминая папиросу, сломал ее и бросил.
— Если хочешь знать, вот это «гордое» одиночество и завело тебя в тупик. Оно и погубить может. Разве мало таких примеров! Одиночество, Алеша, пожалуй, одна из самых страшных пыток для человека… Помнишь, я рассказывал в классе горьковскую сказку о Ларре?
Виктор Петрович встал и заходил по комнате. Степной еще ниже опустил голову, ковыряя пол носком ботинка. Лица его учитель не видел.
— Так-то, Алеша! По форме твои стихи довольно удачны, у тебя уже выработалась техника. А вот содержание подкачало… Знаешь что, Алеша! Попробуй-ка некоторое время ничего не писать. Займись чтением; книги можешь брать у меня. Только не читай на уроках! Учение, Алеша, прежде всего! Без знаний и не мечтай о поэзии!.. Так вот, попробуй не писать пока. Продумай хорошенько наш разговор, разберись во всем, повнимательней присмотрись к товарищам, ко всему, что тебя окружает. А там — вот увидишь! — и новые строки придут, лучше прежних, и бодрость, и светлая вера солнцем ворвутся в твои стихи! Ты сам будешь смеяться над своими вчерашними слезами… Да и тебе ли, такому юному, грустить! Это в наше-то время! Ты оглянись вокруг да посмотри, какая жизнь у нас!
Степной резко встал и в упор посмотрел на учителя.
— Напрасно стараетесь! — нервно крикнул он. — За советы благодарю, только я в них не нуждаюсь. Мой отец умер в ссылке, мать больная, еле ходит… жрать нечего, а вы — «солнце», «счастье»! С Храмовым о счастье поговорите: эта свинья закормленная вас лучше поймет…
Алексей смял свою тетрадь и вышел. Виктор Петрович не удерживал его. Учитель понял, что потерпел еще одно поражение, когда победа, казалось, была так близка. И вдруг он услышал голос Митревны:
— Постой-ка, постой, негодник! Куда? Не пущу! Ты чего кричишь? А? На кого кричишь, спрашиваю?
Такого поворота Логов не ожидал. Он с трудом заставил себя усидеть на месте (ему очень хотелось выглянуть за дверь), а Митревна продолжала каким-то чужим, непривычно суровым голосом:
— На своего учителя кричишь? Бесстыжие твои глаза! Он тебя, дурака, человеком хотит сделать, а ты… Прямой ты негодник, вот и весь тебе сказ!
Как ни странно, Алексей ничего не ответил на это.
— Поди сюда! — повелительно позвала женщина. (По звуку шагов Виктор Петрович догадался, что соседка повела Степного в свою комнату.) — Видишь? Это старшой сын, Василь. Орденов-то! На целый полк хватит. Майор. Погиб смертью храбрых. Мне командир его так и прописал… — Митревна вздохнула. Теперь она говорила тише и мягче, но учитель по-прежнему слышал ее слова. — А это меньшой, Витюшка. Тоже бедовый был. Как где песни, пляски — он всегда первый. В армии разведчиком служил: к немцам, значит, в ихний тыл пробирался. Убили его, изверги… — Соседка снова вздохнула и снова помолчала. — Вот муж. Тоже знатный был человек, царство ему небесное. В шахте засыпало. Одна я осталась… Теперича суди, каково мне, старухе, на белом свете жить. А вот живу, креплюсь и в работе не последняя. Не у одного тебя горе, милок. Из-за своего горя негоже на людей злобиться. А учителей особливо надо уважать: они тебя уму-разуму учат. Знаешь, чего Витюша про своих учителей писал? Погоди, покажу. — Митревна пошуршала какими-то бумажками, вероятно нашла нужное письмо и отдала Степному.
— Тута вот почитай… Вслух, вслух читай: матери сыновнее слово дорого.
Степной прочитал:
— «…А Геннадию Максимовичу, Ольге Васильевне, Петру Захаровичу и всем нашим учителям передай мой низкий поклон и глубокую благодарность за то, что они меня жить научили. Скажи, что я их никогда не забуду и не подведу, клянусь в этом комсомольской и гвардейской честью. А что шалил иногда, ленился, дерзил, так это просто по глупости. Многого я тогда не понимал. Пусть они меня извинят…»
Если бы Виктор Петрович видел Алексея в эту минуту, он заметил бы на его лице сочувственное внимание, смущение и… стыд, стыд перед этой старой доброй женщиной, перед светлой памятью ее мужа и сыновей, перед ним, его учителем.
— Видишь как! — сквозь слезы сказала Митревна. — Окромя благодарения, ничего учителям не говорит.
Некоторое время за стеной было совершенно тихо, потом раздался какой-то шорох, а через минуту хлопнула наружная дверь.
Логов поспешно вышел в переднюю.
Соседка протянула ему оставленную Алексеем записку.
ГЛАВА 30
Зима перепутала сроки: уже давно прокричали над головой запоздалые журавли, уже поезда дальнего следования привозили снег на крышах вагонов, уже ноябрь осыпался последними листками календаря, а под ногами еще чавкала грязь, и даже иней ни разу не опушил деревья. Только в конце декабря снежным валом обрушилась на город метель. Озлобленная, дикая, она секла колючими вихрями землю, погребала в снегу дороги, рвала провода, валила заборы, свирепо завывала, натыкаясь на препятствия. Мороз держался небольшой, но из-за ветра казался страшным. Улицы опустели. Лишь по главному шоссе, рыча и качаясь на сугробах, прошел тяжелый трактор со снегоочистителем и за ним несколько машин. Люди появлялись редко, преимущественно шахтеры, спешившие на работу. Идти было трудно. Человеческие фигурки, утопая по пояс в снегу и наваливаясь грудью на ветер, медленно двигались к шахте, которая одна как будто не замечала вьюги. Она по-прежнему грохотала и дымила, осыпая белый снег черной угольной пылью.