Благодаря таким причинам, Кремню и удалось в это утро склонить на свою сторону большинство и одержать победу над Клыком, но он чувствовал, что это была первая, но и последняя победа, которой Клык ему ни за что не простит и так или иначе когда-нибудь отомстит.
«Надо уйти и оставить свое племя! — думал Кремень. — Выкуплю пленника, возьму жену и старого вождя, позову с собой тех товарищей, которые согласятся следовать с нами на новые места, и мы уйдем на большое озеро. Брат Зари укажет дорогу, и если нас будет много, то нам нечего бояться по дороге опасностей. Только бы выкупить пленника!»
Мучительные думы теснились в голове Кремня. Он решился уйти, но все-таки ему было жаль родных мест, жаль покидать племя, на которое он не мог пожаловаться.
Ему жаль и большой пещеры, где умерли его отец и мать и дед, где он сам прожил столько счастливых лет под руководством серьезного и энергичного Клыка; ему, как это ни странно, было даже жаль Клыка, к которому он, несмотря на все свое недовольство, чувствовал какую-то родственную привязанность.
Но особенно было ему жаль расставаться с своей небольшой пещерой, где он так уютно устроился с Зарей, думая прожить там всю жизнь в тишине и спокойствии; жаль начатых работ, шкур, запасов, утвари, большую часть которых придется бросить, жаль тех мест, где впервые у него явилось желание изображать узоры из камней, потом на песке, на глине, коре и, наконец, на дереве, кости и камне. Сколько волнений он пережил в течение многих-многих лет, сколько он сделал и мог бы еще сделать! Кто знает, что ждет его впереди, среди чуждого племени, с иными обычаями, языком и нравами? Заря хвалит свое племя, старый вождь тоже, но кто же не хвалит своего? Положим, Кремень явится туда не совсем посторонним: через жену он вступил в родство с вождем; спасши жизнь сыну последнего, он приобретет благодарность не только новых родственников, но и всего племени, живущего на большом озере.
Много дум проносилось в голове Кремня, пока он сидел около Филина, ожидая, когда тот наконец придет в себя.
Солнце поднялось почти до полдня, когда Филин слегка пошевелился и простонал. Кремень дал ему пить, и Филин с благодарностью прильнул засохшими губами к краю горшка с холодной водой. Он не знал еще, какое близкое участие принимал Кремень в утренних событиях, и Кремень не спешил разъяснить ему это, надеясь, что так будет лучше вести переговоры.
— Как ты себя чувствуешь, Филин? — спросил Кремень.
— Плохо, Кремень, плохо, но это ничего: я отомщу за себя, и как только руки мои в состоянии будут поднять топор, я размозжу голову своему врагу! Где он?
— Не бойся, он не убежит…
— Связан?
— Крепко, ремнями.
Филин улыбнулся жестокой улыбкой, но вдруг подскочил, как ужаленный: он вспомнил сцену казни и вспомнил, что какая-то женщина толкнула его и этим не позволила ему кончить начатое. Злоба исказила и без того дикое лицо Филина, и он, задыхаясь, обратился к Кремню:
— Кто толкнул меня, Кремень?.. Кто осмелился? Какая женщина?.. О, я ей за это перережу горло и из живой выпущу всю кровь!.. Я истолку ее, как песок!.. я!.. я… — и, задыхаясь в бессильной ярости, Филин снова повалился на свои шкуры.
Кремень молчал. «Не отложить ли объяснение, — думалось ему, — на некоторое время? Но нет, время не терпит! Если, будучи еще таким слабым, Филин полон злобы, то, оправившись, он обратится окончательно в дикого зверя и убьет пленника тут же в пещере!»
— Филин, — решительно сказал Кремень, — ты непременно хочешь убить пленника?
— Убью! — сквозь зубы прорычал Филин.
— Зачем? Чем поможет тебе его смерть?
Филин только сверкнул глазами, но ничего не сказал.
— Ты знаешь мой боевой топор, у которого на рукоятке голова мамонта? — сказал Кремень, немного помолчав.
— Знаю, — хороший топор…
— Я отдам его тебе, хочешь?
— О, Кремень! — с восторгом произнес Филин, — хороший топор, очень хороший, и он будет мой? да?..