Для большего удобства Кремень осторожно влез на дерево, где с большим удобством уселся на толстый сук. Глаза его жадно следили за медленными движениями животного. Теперь Кремень ясно сознавал, что от него ускользало раньше, когда он пробовал изображать мамонта на память. Теперь, вглядываясь внимательно, он соображал отношения всего туловища в голове, длину ног по сравнению с их толщиной. Вынув из мешка острую кость, Кремень начал выцарапывать на коре ствола рисунок.
С первых же штрихов дело пошло на лад. Уже несколько черточек определили главные очертания. Мелочи, которые раньше ускользали из памяти, представлялись теперь художнику ясными и вполне доступными. Дрожа от внутреннего волнения, Кремень с увлечением проводил царапину за царапиной, и изображение мамонта стало вырисовываться ясно и отчетливо на светлой буковой коре. В рисунке было все, что нужно: массивное туловище, треугольная голова с длинным хоботом, клыки, загнутые вверх. Только ноги, частью скрытые в траве, не вполне удавались Кремню; но он, увлеченный достигнутым успехом, не заботился об этом, надеясь наверстать недосмотренное в будущем.
Между тем животному, видимо, надоело стоять на одном месте, и оно двинулось дальше. Кремень слез с своего дерева и стал по-прежнему осторожно ползти вслед за мамонтом. Он внимательно изучал походку зверя, наблюдал, как сгибались ноги, как подымались уши, хобот и хвост, как вытягивалось неуклюжее тело, когда мамонт старался дотянуться до какой-нибудь особенно лакомой для него ветки. При остановках животного Кремень немедленно начинал зарисовывать его, на чем попало: на коре, на песке, на коже своего плаща. Если животное было видно только частью, он рисовал эту видимую часть.
Было далеко за полдень, когда Кремень наконец немного утомился и решил отдохнуть. Он лег на свежую траву и с наслаждением вытянулся, щуря глаза на мелкие просветы солнца, едва пробивавшегося сквозь густую листву. До него глухо доносились тяжелые шаги животного, бродившего в сотне шагов от него. Вдруг его поразил сильный шум; земля точно вздрогнула, затрещали сучья, как от урагана и, через мгновение, гигантская фигура мамонта промелькнула мимо Кремня, чуть не сбив его с ног. Животное было испугано: хобот поднят вверх, широкие уши отчаянно трепались по сторонам головы, и густая шерсть стояла дыбом.
«Беда! — мелькнуло в голове Кремня. — Его испугали люди… Где они? Быть может, это Олений Рог? А вдруг это враги, чужое племя, о котором говорил Клык?»
Кремень притаился в кустах, напряженно всматриваясь в отверстия между ветвями и напрягая слух, чтобы уловить подозрительные звуки. Через несколько мгновений он услышал быстрые шаги, по-видимому, двух человек, которые действительно выскочили из лесной чащи.
Они быстро и громко кричали, размахивая грубыми топорами; но Кремень не мог понять странных горловых звуков, которыми оживленно обменивались незнакомцы. Это были приземистые люди с темной кожей, почти голые и с темными волосами, падавшими длинными прядями на их широкие плечи. Лица были широки, некрасивы, а глаза горели злобой.
Оба дикаря остановились, очевидно, раздумывая, стоит ли гнаться за мамонтом, и вдруг оцепенели от ужаса: они увидели на коре ближайшего дерева отчетливый рисунок головы мамонта, сделанный только что перед их приходом Кремнем.
На лицах дикарей отразились одновременно ужас и любопытство. Что это? откуда? правда ли это?.. Осторожно, вздрагивая, но не имея сил отвести глаза в сторону, точно очарованные сверхъестественным явлением, дикари, затаив дыхание, все приближались к дереву с рисунком, и чем ближе, тем яснее перед ними вырисовывалась характерная голова с клыками, а пятна солнца, скользившие по стволу, точно оживляли эту страшную голову, и она точно шевелила своим хоботом…
Вдруг один из дикарей не выдержал: нечеловеческий вопль вырвался из его груди, и он шарахнулся в сторону. Вслед за ним бросился другой, и через несколько мгновений вопли панического ужаса и топот ног замолкли вдали.
Настала опять тишина.
«Спасен!» — радостно подумал Кремень и, подняв на мгновение руки к солнцу, благодаря Великого Духа за спасение, бросился в противоположную сторону, прихватив с собой один из брошенных дикарями топоров. Топор, или, вернее, палица, был самой грубой работы и представлял из себя грубую рукоятку, расщепленную с одного конца. В эту щель был вставлен даже не кремень, а простой плоский речной булыжник, привязанный кое-как ремнем. Это было жалкое оружие, показывавшее, что владельцы его совершенные дикари, не умевшие делать такого прочного и красивого оружия, какое делали Кремень и его племя.