— Чего ты хочешь… на этот раз? — сквозь зубы прошипела Магьер.
Поднявшись сквозь покров шепота, к ней пришли воспоминания: её дом, давно покойная мать, кровавая история её рождения… путешествия, друзья, союзники, враги… шар в ее руках, сейчас скрытый где-то далеко.
Ее хриплый голос окреп, зазвучал острее:
— Я ничего больше не знаю! Так зачем? Зачем оставлять меня в живых и держать здесь?
Из душащего её мысли шума один голос поднялся над остальными:
«Для сделки с моим господином… твоим хозяином».
Магьер обессиленно рухнула у задней стены камеры. Это был не первый раз, когда она спросила и услышала ответ, но он так ничего и не объяснил.
— Зачем? — прохрипела она. — У меня нет ничего другого… так чего ещё ты хочешь?
Шепчущая буря стихла до легкого ветерка. Этот краткий миг был настоящим облегчением. А затем голоса зазвучали громче, неистовее.
Магьер схватилась за голову, когда пришел его ответ:
«Будь добра… кричи».
Лисил прислонился к левой стене камеры, его скованные руки безвольно лежали на коленях. Через окошко в железной двери просачивался скудный свет, но его не хватало, чтобы разглядеть что-нибудь.
Где-то в темноте рядом с ним, каждый к своей стене были прикованы Малец и Странница — большой пёс и юная девушка. Они, кажется, спали.
Лисил пытался подсчитать количество прожитых в заключении дней по визитам стражи, когда им приносили еду и воду. Больше не приходил никто. И всё же он не был уверен в своих подсчётах. Стражники то и дело менялись, а он понятия не имел, сколько длится их смена. Та скудная пища, которую они приносили, была настолько отвратительной, что первые несколько дней он не ел вообще… или это были ночи?
Лисил сидел в темноте и слушал, но улавливал только медленное, слабое дыхание своих спутников. Со дня заключения он носил одну и ту же одежду, она стала совсем грязной и откровенно воняла. Все его оружие забрали.
Когда их арестовывали, он бросил сумку и дорожный сундук, чтобы иметь возможность сражаться. Но потом понял, что противников слишком много и надо думать о безопасности тех, о ком он заботился. Так почти все их имущество осталось на улице.
Только этот проклятый убийца — Бротан — ускользнул от ареста, словно бы знал, что произойдет.
— Стражник должен… может… скоро принести воду, — послышался тихий, слабый голос.
Лисил уловил шум у дальней стены: тот, кто сидел там, медленно потащил цепи по каменному полу. Чиркнули смоченной в сере палочкой по камню, зашипел огонь, и он закрыл глаза от внезапного света. Моргнув, он посмотрел туда, где Странница — та, кого когда-то звали Леанальхам, — встала на колени у задней стены. Ее запястья тоже были скованы. Она коснулась маленького фитиля, чтобы подправить наполовину сгоревшую свечу, которая уже клонилась к грязному полу в луже расплавленного воска.
— Я вытащу тебя отсюда, — сказал он, может быть, в тридцатый раз, хотя сам понимал, что ему не хватает убедительности. — Я найду способ.
Он говорил ей это всегда, когда она зажигала свечу, и она неизменно отвечала: «Я знаю, Лиишил», — используя эльфийскую версию его имени.
Но сейчас Странница промолчала.
Девушке едва исполнилось семнадцать, она была смешанной крови, с более смуглой, чем у людей, кожей, большими раскосыми глазами и заостренными ушами. Однако радужки её были не янтарными, как у всех эльфов, а значительно темнее. При ярком свете они мерцали скорее топазом и яркой зеленью. Как и Бротан, она принадлежала к эльфам Ан'Кроан — «[Тем] кто нашей крови» — с далекого Восточного континента. Ее народ в большинстве своём обладал светлыми волосами, ее были светло-русыми, почти такого же тона, что и кожа. Ростом она не обгоняла человеческую девушку.
Все эти отклонения были вызваны тем, что кровь, текущая в её тонких венах, на одну четверть являлась человеческой.
Лисил тоже наполовину принадлежал к Ан'Кроан, с еще более заметными остроконечными ушами и раскосыми глазами. Радужки его глаз были цвета янтаря, а волосы — почти белыми, как у его матери. Но даже в нынешнем голодном и истерзанном состоянии, с темными кругами под большими глазами, Странница из-за своей красоты имела влияние на мужчин, а может причиной тому была ее беззащитная слабость.
В первую ночь взаперти темнота камеры сильно испугала ее, будто переполнив чашу происшедших с ней ужасов. И один стражник помладше пожалел ее. Когда она закричала и попросила света, он принес свечу, тонкую кедровую палку и небольшой кувшин с серой. Свечу они зажигали только для приема пищи, не будучи уверенными, насколько её хватит, и дадут ли им из жалости другую.