Но Станий также знал, что обстоятельства меняют человека.
Тот, кто не гнется на ураганном ветре и не ломается от жуткого мороза, когда крошится и металл, он очень просто может расплавиться, как воск, на нежном солнце. Иль треснуть от ласкового прикосновенья. И Станий верил, что Анна там, в иссушенных степях под небом Иудеи, была одной, а здесь, в актерской славе, в разгильдяйском уюте этого изнеженного мира, она другая. Лишь внешностью осталась прежней. Поэтому, считал он, припугнув ее, наобещав немедленных злодейств, нагнав тумана жестокости, он заставит Анну отказаться от Вар-Раввана. От прошлого. От себя самой, той — Анны из Иудеи.
Поэтому когда они пришли сюда, в каюту, специально приготовленную для нее, Станиев сказал:
— Все кончено… Ты или становишься моей, или я убью сначала его в каюте, здесь, ты все увидишь, а потом возьму тебя, после чего убью. Решай!
Он был уверен, что она не зря из Анны стала Анечкой. Ведь имя дается не случайно. Возьмите любое, и по нему наполовину точно вы сможете представить хозяина. Поэтому Станиев удивился, что Анечка — а как безвольно это имя звучит! — не пала на колени, не зарыдала сразу же, не взмолилась оставить Вар-Раввана в живых.
Так, значит, с ней будет все сложнее… Отлично! Он и к этому готов.
— Ты помнишь мать свою? — спросил он с улыбкой палача. — Ее все звали почему-то двужильной. Смешной народ! Никто так и не смог в твоей вонючей Гинзе мне объяснить, ну почему же ей дали прозвище такое… Ведь никакой двужильной она в помине не была… Простая немощная старуха! И легкая, как клок соломы. Ты видела бы, как мои солдаты ее друг другу перебрасыва ли, потеха! Уже от третьего солдата она летела, бормоча нечленораздельное. Ни сил, ни памяти у нее не осталось… Ты представляешь, ей хватило и девяти плетей, чтобы подохнуть! В десятый раз плеть рубанула труп… Твои чумазые соседи просили им оставить тело. Но это было б глупо…
Тут Анна закричала. И на колени упала. Но не для того, чтобы просить пощады, а потому, что силы оставили ее, и разум начал мутнеть. Она сорвала криком голос и с хрипом потеряла сознание… Когда же пришла в себя, Станий-младший, как будто ничего и не случилось, продолжил;
— Так вот, я посчитал, что будет глупо оставить тело. Преступник недостоин погребенья, как все нормальные. А из нее ты сделала преступницу. Ты! Ее дочь… Так вот, я приказал, и тело вывезли подальше в степь и бросили на растерзанье. Наверное, гиены были очень нам признательны. Да и не только гиены.
Анна рыдала в голос, хриплый, чужой, и колотила кулаками в пол.
Легат посмаковал свое молчанье и тем же игривым тоном продолжил:
— А твой отец… Ты хочешь знать, что случилось с твоим отцом?.. Так хочешь или нет? Я ведь могу и не рассказывать.
Анна мотала головой, царапая лицо о жесткий ворс паласа.
— Не хочешь, ну, как хочешь… Тогда я расскажу про девчонку из дома, соседнего с твоим. Наверное, ты помнишь. Ей было лет двенадцать, а отец ее был без одной руки, — легат рассказывал с довольною улыбкой. Как о удачной рыбалке рассказывает без конца, в деталях, страстный рыболов. — Так вот, девчонка эта, увидев, что солдаты делают с двужильной, вдруг закричала что-то похожее на «гады»… Признаюсь, я не разобрал, девчонка была, по-моему, заикой. Но даже если и была, то перестала заикаться. Во всяком случае, когда солдаты ее насиловали!.. Подумай только, пять моих солдат отборных, один другого выше, насиловали эту… тьфу!., малолетнюю засранку… Тут она орала, не заикаясь! Значит, на пользу ей пошло. Вот я и говорю, все, что ни делают солдаты кесаря, идет на пользу…
Амия… Так звали эту девочку. Она действительно растягивала слова. Но как смеялась звонко! Такого смеха Анна больше не слышала ни у кого. Амия, прости ее, но видит Бог… Амия! Нет слов…
— А знаешь, я все же расскажу про твоего отца, — не умолкал Станий-младший. — Паскудный, надо заметить, был старик! Увидев нас, он понял все и вместо того, чтоб пасть на землю, повиниться, признать, мол, вырастил плохую дочь, паскудник старый кинулся за топором и умудрился нанести удар!.. А если бы Целер был без щита иль зазевался? Ведь он же мог ему и голову разбить!.. а впрочем, нет. До головы ему не дотянуться было. Целер-то, слава небесам, в казармы мог войти, лишь согнувшись пополам… Но руку бы ему твой мерзкий родитель, наверняка, оттяпал бы. А рук таких немного в легионе!
Анна тряслась уже без слез.