Соринос поднял предостерегающе руку:
— Подождите, вы не дослушали… Да, вы можете оказаться в том мире, рядом с Анечкой и Дикообразце-вым. Но поймите, их мир — не аквариум. И, оказавшись в нем, назад вы вернуться не сможете. Это исключено.
— А мой возлюбленный?
Соринос подошел к аквариуму и заглянул в него сверху.
Так рыбок почти что не видно. Мелькают в воде какие-то тени. Мельтешат, суетятся. Бессмысленно.
— Ваш возлюбленный? — Соринос щелкнул пальцем по стеклу аквариума. Рыбки этого не заметили. Никакого соседнего мира они не знали и о нем не догадывались. Так было спокойнее. — Ваш возлюбленный, Автор, останется здесь… И если вы уйдете туда, к Анечке и Дикообразцеву, то сюда уже не вернетесь и его не увидите. Никогда. Как этим рыбкам меня не увидеть.
— Вообще никогда?
Подняв на Даму опечаленный взгляд, Соринос сказал: — Вообще. — Даже если этого захочу очень-очень?
— Ваши желания что-то значат, только пока вы здесь… Но я должен сказать еще одну очень важную вещь, — на губах у Сориноса появилась улыбка. По-моему, ироническая. И Даме она не понравилась.
Оглянувшись на Кавалера, который азартно писал, Дама взглянула Сориносу прямо в лицо:
— Говорите.
— Оказаться в том мире вы можете только с согласия Автора, своего возлюбленного, — тихо сказал Соринос. — Для этого Автор должен вписать вас в роман. Но если он сделает это, то вырвать назад вас не сможет никто. Ни Автор, ни я, ни мессир. Вот о чем идет речь!
Дама яростно сжала подлокотники кресла. Хорошо, что когда-то давно мастер, больше всего любивший молодое вино, сделал кресло из крепкого дерева. Иначе Дама сломала бы подлокотники.
Резко встав, подойдя к камину, Дама с гневом воскликнула:
— Как все нелепо! И подло! Как много жестоких условий! Как будто их кто-то придумал нарочно. Страшно! Страшно, страшно жить в таком мире!.. Люди любят друг друга и не могут соединиться. Третий хочет помочь им, но не в силах из-за дурацких условий.
— Делать добро сложнее, чем зло. Так уж устроен мир: отдавая, теряешь, — заметил Соринос и тут же спросил: — Мне можно идти, досточтимая королева?
Дама молчала перед камином.
— Мне кажется, — еще тише сказал Соринос, — вам лучше не думать об Анечке и Дикообразцеве. Ну к чему терзать свое сердце? Глупо!..
— Идите, — Дама голоса не повысила.
Соринос склонился в поклоне:
— Как прикажете. Но я к вашим услугам в любой момент. Вы только ме..
— Идите, — повторила уже с раздражением Дама.
Шаг к стене, и Сориноса нет… Нет у камина, нет в зале. Но он тут же вышагнул из стены в кабинку, замершую в верхней точке чертова колеса в городском саду.
На востоке лениво расплывался рассвет. Город спал на ладони, раскинувшейся под колесом. Мрачный город, угрюмый, подавленный.
В кабинке, откинувшись на спинку скамьи, выбросив правую руку над бездной, Сориноса встретил мессир.
— Что скажешь? — спросил он, как только Соринос предстал перед ним.
— Я оставил аквариум. Она в нерешительности.
— Да? — усмехнулся мессир. — Посмотрим, посмотрим!.. А он?
— Он пишет. Надеется что-то исправить.
Мессир рассмеялся колючим, холодным смехом.
— Ну-ну!.. И так вот, мой мальчик, всегда!.. Даже гении не понимают, что они могут, а что неподвластно им… Пусть исправляет. Мы подождем. И оценим. Увы, но по-настоящему гения оценить можем только мы.
Из-за Тверцы, из района укрытых деревьями старых домов, ветер принес зычный и смелый крик петуха. Он приветствовал утро.
И фигуры в кабинке на самом верху чертова колеса исчезли.
… — Ты хочешь послушать, что у меня получилось? — бросив перо, Кавалер улыбнулся Даме, стоявшей по-прежнему у камина.
Вздрогнув от неожиданности, Дама пошла к нему, но остановилась перед аквариумом. Он преградил ей дорогу.
— Правда, вышло опять не так, как я хотел, — смущенно сообщил Кавалер.
А Дама все никак не могла обойти аквариум. И смотрела на рыбок, сверкавших золотом, кровью и изумрудами, странным, пугающим взглядом.
Между тем Кавалер из-за стола уже встал, взял папирус и начал читать, то и дело откашливаясь:
— Ленивый рассвет расползался над городом, разбитым усталостью от карнавала…
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ГЛАВА 14 ГРАНИ НЕТ МЕЖДУ ПРАВДОЙ И ВЫМЫСЛОМ
Пусть и лениво, но все же рассвет расползался над Тверью, начиная в ней второй фестивальный день.
Город, измотанный карнавалом, пробуждался тягуче, медленно и неохотно. Даже не пробуждался, а выползал из своих сновидений. Как из клея. Как из тумана. Как из болезни.