Странные сны снились людям в ту ночь. Их и снами-то не назовешь. Ну скажите, когда это было, чтобы от сна оставались в постели серебряные монеты, истертые так, что знаки и символы их почти что не различались? Или, допустим, узкие листья неизвестных деревьев. Разве могут они появиться на старой ковровой дорожке в хмурой хрущобной квартире после обычного сна?
А один старичок в изголовье кровати, пружины которой давил в одиночестве третий десяток лет, обнаружил заколки из кости и замысловатую медную брошь.
Боже мой! Как взволновал старичка резкий запах, который хранили заколки, и тепло, сбереженное ими от той, что вонзала их в черные пышные волосы и, казалось, только что вышла, встав из постели. Бедный мой старичок!
Неудивительно, что многие и не хотели расставаться со сном. Взять, к примеру, Макара Электросилыча… После долгих мучений проснувшись и сев на кровати, и поняв, что находится в доме, отведенном правительству на самой окраине города, вспомнив, кто он такой, наш Макар торопливо зажмурил глаза в надежде, что эта реальность уйдет, и вернется сон, а вместе со сном идевушка Эльза, которая увела его со сцены во время открытия фестиваля и которую «ёжиком» он по привычке назвал. Но лишь раз…
Эльзочка, Эльза! Вернись и скажи ему снова, повтори, повтори, что он добрый и славный, пушистый и мягкий. Прошепчи ему вновь, что он глупый, глупый. Да, глупый! если не понял еще, что важнее любви ничего в этом мире быть просто не может. Все остальное — никчемная суета. Обожги его ухо словами о том, что ждала и любила его ты давно. Ждала и любила на расстоянии. А теперь, повстречав, ты готова растаять в нежных и сильных объятьях его. Готова растаять…
Эльзочка, Эльза! Девочка! Ангел!.. Робко держа его за руку, ты увела всемогущего Электросилыча с этой огромной сцены, из этой дурацкой жизни. Увела непонятно куда.
Там, за кулисами, ждал коридор. Полумрачный, наполненный зыбкими тенями, вроде знакомыми; звуками голосов, отдающихся в сердце, и мелодией. Легкой, веселой мелодией, под которую танцевали так много десятилетий назад… Вы прошли сквозь огромное здание, где у подъезда Электросилыча поджидал лимузин с водителем и охраной, с телефоном кремлевской связи.
Вы прошли сквозь огромные кабинеты с безвкусною мебелью и сквозь квартиру с большими комнатами, в которых всегда безнадежно скучно, если нет внучки… Вы прошли сквозь незасьшающую коммуналку, чуть не задев гремевшую тазом Валентину Петровну, которую дети за спиной называли Валькой-дурочкой и подстраивали ей мелкие пакости.
Боже мой! вы прошли даже мимо обширной поляны, вырубленной в тайге. Мимо поляны, из центра которой к небу взлетела его буровая вышка. Да, первая вышка, установкой которой он руководил!.. А нефть… Как пахла нефть, лизнувшая небо из живота той поляны?
Весной!.. Точно, точно! Пахла весной! Талым снегом и черным хлебом, которым занюхивали спирт.
Он вспомнил, он вспомнил тот запах, казавшийся позабытым, забитым навечно запахом кожаных кресел, важных бесед, неотложных бумаг и французского одеколона.
Он вспомнил его, держа Эльзочку за руку, шагая с ней по коридору, из которого вышли они к сонному морю, в рыбацкий шалаш, где его, Толмая, помощника начальника тайной стражи при прокураторе Иудеи, никто бы не смог увидеть с этой деревенскою девушкой.
Имя свое он ей не говорил. Девушка знала лишь, что он не просто римлянин.
— Имя твое и кто ты такой, для меня ничего не зна чат, — сказала она, когда он решил вдруг открыться.
— Я люблю тебя. Что еще нужно?.. Учитель сказал, только любовь важна, только она всех нас спасет. А имен у одного человека может быть много.
Она говорила, а Толмай улыбался. И словам ее, и запаху талого снега, и сладкой тоске, согревавшей сердце. Плюнуть на все! И остаться у моря, в шалаше, рядом с девушкой этой. Что еще нужно?
— Оставайся. Мы будем жить тихо. Только любовью. И не сделаем зла никому… Ты знаешь, даже от мыслей, что можно жить и не делать плохого, уже становится хорошо. Прав учитель! Тот, кто любит, дурного другим не сделает… Оставайся. Но только если сам этого хочешь…
— Про какого учителя ты все говоришь? — улыбался Толмай.
— Его зовут Вар-Равван. Он родом из Назарета и был здесь, в нашей деревне, недолго. И больше всего говорил о любви… Поначалу над ним смеялись. Не все, но многие. Называли его полоумным и одержимым.
— И что же он? — имя учителя отозвалось в Толмае смутным тревожным воспоминаньем.
Они лежали на старой соломе, пахнувшей пылью, и смотрели на море, стрелявшее бликами.
— Он? Ничего. Учитель не обижается ни на кого и никого никогда не ругает, — ответила Эльза. — Он говорит, что ругать человека нельзя. Вместо этого тем, кто смеялся над ним, он рассказывал притчи, из которых любой понимал, что душа человеку дана для любви. Не сердце, как мы говорим, а душа. То, что роднит его с Богом. Душа и любовь.