Артиллерия старательно вбивала фрицев в землю. Задача пехоты - вслед за огневым валом ворваться на немецкие позиции, подавить пулемётные гнёзда и закрепиться на том самом бугре, то есть высотке. Они поднимались в атаку, когда Митьку внезапно накрыл ужас почти неминуемой гибели. Стоит шагнуть из окопа - даже мокрого места не останется, только дымящаяся воронка! Смерть уже разогналась в стволе орудия, уже летела сюда, с визгом разрывая воздух - случайный недолёт, ошибка артиллериста. Панический ужас скрутил в узел Митькины потроха, парализовал мышцы, затуманил рассудок. Митька видел, будто сквозь пелену: товарищи подбираются перед прыжком на бруствер, перед отчаянным рывком к чужим окопам. Но прислонил автомат к земляной стенке, сел на корточки, сжался в комок, изо всех сил стараясь окружить себя непроницаемым коконом. Так, чуял, уцелеет.
Его даже перестали замечать. Жора Марчук, весёлый одессит, вчера делившийся махрой, едва не наступил на скрюченного солдатика. Мимо лица мелькнули вверх сапоги. "Жорку накроет. И Рыбакова. И Ваньку Колыванова. А тех, кто в цепи дальше, не заденет". Даже не мысль, просто знание. Сильнее, чем от страха, Митьку перекорёжило от неправильности происходящего. Видел наперёд, что товарищи сейчас погибнут, а что делать? Весь выбор: отсидеться на дне окопа или встать и умереть вместе с ними. Злая обида на судьбу, которая подкинула такую подлянку - и миг озарения. Шанс! Кажется, Митька успевал. Жорку мог спасти, почти не рискуя собой, а других...
Труднее всего начать распрямляться из дрожащего комочка. Поднял голову, потянул руки, как в дурном сне. Дальше - легче. Ухватил за сапог почти выскочившего наверх Жорку, дёрнул на себя. Одессит потерял равновесие, рухнул обратно в окоп, матерясь во всё горло.
Стремительный рывок наверх, три шага наискось, плашмя под ноги Рыбакову, чтобы тот споткнулся и кубарем полетел через Митьку. Пропустить его над собой, привстать и со всей дури залепить Ваньке вдогон, промеж лопаток, увесистым комком земли. Не обратит внимания или застынет столбом - пропал, упадёт - живой... Прежде чем самому ткнуться носом в землю, Митька успел заметить: сибиряк низко присел, закинул руку за спину, испуганно шаря по тому месту, куда попало. Кажется, бегущий впереди Рэм обернулся через плечо, померещились две алые искры.
Снаряд долетел и ухнул в землю. Поднял её на дыбы, перемешал с воздухом, огнём, осколками металла, и Митька на какое-то время провалился в небытие.
Кто-то потянул его за сапог, Митька дрыгнул ногой в ответ. Удивился, как трудно шевелиться, и тяжело дышать. Попробовал подтянуть под себя руки, приподняться. Понял, что завален с головой, но его быстро откапывают. Взяли за шиворот и вытащили, будто репку, из рыхлой земли. Сел, проморгался. Прямо перед ним, на корточках, лейтенант Чудов. Что-то говорит, разевает рот, но слышно лишь тонкий, на одной ноте звон. Рядом мнётся Жорка с забинтованной головой и двумя автоматами в руках. Чуть поодаль санитары укладывают кого-то на носилки.
Осторожно покрутил головой, прижал ладони к ушам, ощутил жидкое и горячее. Из носу тоже бежала юшка. В остальном, кажется, цел. Рэм что-то сказал Жорке. Тот помог Митьке встать и куда-то повёл, заботливо поддерживая. Обоих мотало из стороны в сторону, как пьяных.
В медсанбате Митьке показалось хуже, чем на передовой. Умирают много там и тут, но там хотя бы злой азарт боя, а здесь только боль, боль, боль и ошеломляющая беспомощность вчера ещё здоровых, сильных людей. Даром, фронт почти не движется! Что же бывает во время большого наступления? Митька очень быстро понял: медиком не станет никогда. Просто не сможет. Но чуть отдохнув и оклемавшись, начал помогать санитарам. Он ведь не ранен и вполне здоров. Подумаешь, болит и кружится голова, всё тело ломит, в ушах непрерывный звон, в глазах - серая пелена. И словно что-то очень важное выгорело в нём дотла, истратилось. Но жалел не себя - других. Колыванову оторвало руку выше локтя, Рыбакова контузило намного тяжелее, чем Митьку.
- Отвоевали ребята. В строй не вернутся, но жить будут, - ответил на вопрос о них усталый военврач.