- Рэм, не пойду туда! Давай в обход.
Рыжий оборачивается, солнце светит ему прямо в лицо, заставляет щуриться. Он спрашивает с непонятной, пугающей интонацией:
- Не хочешь подогреть свою ненависть к врагу?
От ветерка с той стороны тошнота подкатывает к горлу, Митька мотает головой:
- Нет! Так бы их самих всех, под корень! Рэм, ты обещал рассказать, как.
- Я обещал объяснить тебе кое-что, но ещё не время. Идём.
И снова Митька подчиняется силе убеждения своего командира, пробегает вслед за ним сквозь мёртвую деревню. Хватает ртом чистый, не отравленный тленом и гарью западный ветер, выдыхает:
- Рэм, теплее.
Спуск к пруду, остатки усадьбы. Когда-то это был настоящий дворец посреди большого, ухоженного парка, с флигелями и службами. Сейчас от прежней роскоши остались полторы закопчённые стены да груды битого кирпича. Чем ближе они подходят, тем теплее у Митьки за пазухой и чернее на душе. Предчувствие?
- Рэм, вы с Горюновым... Почему он сказал, что ты угробишь меня?
- Нервы сдали, вот и напридумывал. Не бери в голову, Митька. Ты нужен мне живым и здоровым.
- А зачем ты обещал ему, про комвзвода?
- Если возьмёт себя в руки, будет мне достойной заменой.
- А ты?
- Найдём тайник, провожу вас, на том моя миссия окончится. Отойду в резерв.
- А что там, в тайнике, Рэм?
- Найдём - посмотрю.
- А я?
- Если поклянёшься никому не рассказывать, что увидишь, то и тебе покажу. Только хорошенько подумай. Заклятие такое, что нарушишь - сразу умрёшь.
- Рэм, это военная тайна или... сказочная?
- А ты думаешь, это разные вещи?
- Раньше не думал, теперь сам не знаю, что думать, - Митька совсем запыхался, но превозмогая колотьё в боку, спешит сказать и спросить всё, что до сих пор не успел. - Ты можешь намного больше, чем делаешь, Рэм. Боюсь подумать, насколько. Почему ты сказал тогда про Гитлера - не имеем права?
- Это ваша политика, и мне запрещено в неё лезть. Категорически. Раз и навсегда. Даже такому, как ты, в лучшем случае позволят командовать полком, армией - уже нет.
- Что значит, даже такому? Разве ты и я - не одно? Мы оба умеем колдовать, ты лучше, но...
Рэм оборачивается, сверкает огненными зрачками с высоты своего роста:
- Как медальон?
- Очень тепло.
- Отставить разговоры, Сонин. Ищи, где станет нестерпимо горячо. Ты готов дать обещание?
- Рэм, а зачем ты повесил эту штуку на меня? Почему не на себя?
- Ты родня тем, кто его делал. Очень дальняя, но всё же. Я - нет. Для меня тайник не раскроется. Обещаешь хранить тайну? Или уложу спать, как немца, пропустишь всё самое интересное.
Митька спрашивает то, что страшнее всего спрашивать, но единственно важно для него сейчас:
- Рэм, а ты точно на нашей стороне, против фашистов?
- Я против фашистов, Митька, можешь не сомневаться. Мы разные, но я, как и ты, защищаю свой дом от вторжения. Обещаешь? Если всё сложится удачно, потом сниму заклятие.
- Обещаю.
- Тогда давай сюда руку и повторяй за мной.
Огненный взгляд, слова клятвы, раскалённая игла пронзает ладонь. Митька уже устал до отупения, а поиски только начинаются.
Солнце - к полудню. Они нашли. Возле беседки в дальнем углу парка медальон разогрелся так, что солдатик, чертыхаясь, вытряхивает его из-под гимнастёрки. Рэм подсказывает:
- Теперь сожми в кулаке и скажи: "Бересклет поддубовик, я гонец Медяны. Отдай, что хранишь".
Митька повторяет, и увесистая металлическая вещица рассыпается прахом, а прямо у ног возникает довольно большой ларец. На фоне царящей разрухи и запустения он выглядит поразительно новым и чистым, хотя работа по виду старинная. Рэм встаёт на колени рядом с находкой, осматривает, водит руками над крышкой, потом осторожно касается. Вид, как у сапёра, разряжающего мину. С явным облегчением командир выдыхает и берёт ларец в руки, открывает крышку. Внутри какие-то ветхие бумаги, а у разведчиков - гости.
Двое. Тощий, долговязый, темноволосый немец, обер-лейтенант, и огромный мужик в гражданской одежде, бородатый и растрёпанный. Стоят в двух шагах, будто выскочили из-под земли. Застали врасплох, Митька запоздало хватается за автомат, жмёт на спусковой крючок - вхолостую. Первый раз заклинило оружие, что за напасть! Командир закрывает ларец, аккуратно ставит на землю, легко поднимается на ноги. Отодвигает Митьку к себе за спину, шепчет:
- Отставить панику. Смотри в оба. Действуй строго по команде.
Митька и присмотрелся: физиономия обер-лейтенанта кажется смутно знакомой, хотя откуда бы? А Рэм приветливо обращается к бородатому, подчёркнуто не замечая фрица:
- Здравствуй, Евагрий. Я выкупаю твою долю этого клада. Орден дал мне полномочия. Назови цену.
Мужик поскрёб пятернёй в косматой бороде и назвал число. Митьку оно потрясло, аж засомневался, в каких деньгах считают, и в деньгах ли? Рэм согласно кивнул и вытащил из кармана блокнот с карандашом, но тут встрял немец:
- Прежде чем ты ударишь с ним по рукам, Евагрий, послушай меня. Я готов предложить за твою собственность немного больше, - чистейший русский выговор, и Митька сразу узнал голос, а следом - лицо.
В прошлый раз, когда Митька видел этого хлыща, его звали Константин Чернов. Он был, якобы, фотокорреспондентом армейской газеты в звании младшего политрука и старым, ещё довоенным, приятелем Рэма. Объявился в полковом штабе, потом ввалился в блиндаж к разведчикам. Мгновенно стал своим в доску, рассказывал новости, балагурил. Митька против воли улыбнулся, вспомнив, как этот Чернов возвышенно, с расстановкой декламировал:
" Однажды товарищ Марина
Готовила суп для скотины
Ушла на минуту
За луком для супа
А муж уж сожрал половину"
Как ребята сперва хохотали, потом обсуждали стих, потом сами начали сочинять смешные и злые частушки про фашистов. Как на следующий день фотокорреспондент со своей "лейкой" по-солдатски сноровисто и бесстрашно ползал по переднему краю в сопровождении Рэма и Горюнова. Как после миномётного обстрела фотографировал убитых и раненых. А когда Митька, обложив корреспондента матом, заслонил умирающего бойца, сказал: "Отойди, Сонин, не мешай. Когда война закончится, такие вещи тяжело и больно будет держать в голове. Но забывать тоже не дело. Фотография - хорошая память. Некоторые архивы живут дольше очевидцев". Митьку потрясла тогда убеждённость корреспондента в собственной правоте, толика печали и неколебимое спокойствие. Померещилось в балагуре нечто основательное, как земля под ногами... И вот, на самом деле он фашист!
Большой мужик смерил Рэма, немца и Митьку одинаково добродушным, с хитринкой, взглядом. Пожал необъятными плечами:
- Торгуйтесь между собой. Отдам всё тому, кто заплатит больше. Мне-то без разницы.
- Откуда ты здесь взялся, Ромига? - в голосе Рэма слышна с трудом сдерживаемая ярость, и Митька до боли в руках стискивает бесполезный автомат.
А Ромига, он же Константин Чернов, спокоен и безмятежен:
- Давно наблюдаю за этим поместьем. Две недели - за твоими перемещениями, Рик. С приставниками я договорился заранее. Ждал, когда же ты, наконец, придёшь с ключом. Колдунёнок знает про нас?
- Что надо, знает. Не твоё дело, нав, - Рэм почти рычит.
- В самом деле, не моё! - ослепительная белозубая ухмылка, знакомая Митьке, и оттого особенно ненавистная. - Твоя цена, чуд?
Утром, когда Горюнов назвал Рэма этим же словом, в рыжем лейтенанте была неколебимая уверенность в своих силах. Горюнов признал силу и подчинился. А сейчас Рэм не тушуется, но подобрался весь. Явно попал на серьёзного противника, и планы пошли кувырком. Кто может быть противником колдуну? Равный по способностям и выучке колдун. Или более матёрый. Митька ощущает себя мелкой тлёй, и даже чутьё не подсказывает, что ему-то теперь делать?