– Класс, да! – Восторженно вытаращив глаза, прошептала Надя.
Я закрыл свой колбасный магазин, сказал ей:
– Хочешь, поспи. А то выдрал тебя из постели ни свет ни заря.
Она мотнула головой:
– Не знаешь, где у них тут курилка?
– Понятия не имею, кури здесь, нам, я так понимаю, теперь всё можно.
Она раскрыла окно и, прямо как была, топлесс, уселась с сигаретой на подоконник.
– А здорово здесь, да? Я б в такой больничке полежала. А ты?
– Нет, я к казённым домам более чем равнодушен. Этот, строго говоря, не казённый, но принцип тот же. Золотая клетка клеткой быть не перестаёт. С удовольствием бы домой вернулся, но как представлю, что папы там нет, жутко делается. Если он умрёт, я там жить не буду.
– А где?
– Не знаю. Наверное, нигде не смогу без него.
Предположил, она начнёт сейчас что-то вроде того: «он же старый, так и так тебя раньше скончается», приготовился огрызаться. А она глубоко затянулась, выдохнула, и уверенно так изрекла:
– Ясно. Значит, он сейчас не умрёт.
– Почему так уверена?
– Он тебя оставит, только когда ты сможешь остаться. А раньше его и не примут.
– Бог имеешь в виду?
– Ага.
– Никогда не замечал в тебе особенной религиозности.
– Нет, я так, сама по себе тихонько верю, а в церковь не хожу.
Вошёл расстроенный Митя, потёр свои и так донельзя красные глаза.
– Накачали меня какой-то химией. Всё равно не сплю, башка только раскалывается. – Посмотрел на Надю, поёжился. – Ты не простудишься так?
Она молча отбросила сигарету за окно, и так же, как снимала, в один приём, натянула майку со свитером, только лифчик предварительно вытащила. Уселась на место и закурила новую.
– Дай мне тоже, есть у тебя?
Надя протянула ему раскрытую пачку.
Я говорю: «Не знал, что ты куришь». Митя затянулся, закашлялся, через спазм в горле выдавил еле-еле: «Нет. Не курю». Открыл кран, намочил под ним сигарету и в урну выбросил. Потом лицо себе водой обрызгал.
– Олесе надо бы позвонить.
– Давай сам, ладно Коль? Я вообще ничего не соображаю.
Повисла неловкая пауза. Я без всякой задней мысли, просто чтобы не молчать, в конце концов, чтоб разговорить его, отвлечь как-то, возьми и ляпни:
– Ты так хотел в Германию поехать, обидно, что не получилось, да?
Он как-то встрепенулся, но тут же поник, покачал головой, то ли разочарованно, то ли с укоризной, ничего не ответил и ушёл. Я бросился догонять.
– Мить! Ты что, обиделся? Подожди! Я же ничего плохого...
– Да всё нормально, Колюнь, не обращай на меня внимания. Тебе и так сейчас паршиво, а тут я ещё со своими соплями, иди к девочке.
– Ты тоже с нами посиди, чего один-то будешь.
– У меня, видать, карма такая.
– Митя!
Не захотел ничего больше слушать, сбежал от меня. Худой такой; высокий, от чего ещё больше худым кажется. Бедный наш Митя. Я вернулся к Наде, уселся рядом на окно, вдохнул прохладный утренний воздух.
– Давай на улицу, что ли, выйдем? Папа всё равно ещё не скоро очнётся, а о том, что ему хуже станет, даже думать не хочу.
Пустой больничный коридор напомнил мне наше первое «практическое занятие». Конечно, не похожи то и это отделения, как небо и земля: там были мрак, грязь, разорение и, извините, убожество, здесь – идеальная чистота и лоск «шикарных условий», а всё ж таки, есть нечто общее: ни души в поле зрения, тревога, растерянность и неопределённость. Как будто мы с Надей одни в целом мире. И на улице то же впечатление – ранее утро, прохожих никого.
– Куда пойдём?
– Сигареты надо купить, пошли палатку поищем.
– Я этот район совсем не знаю, не заблудиться бы.
– Спросим, если что.
– Кого? Посмотри вокруг!
– Сейчас повылезут. Вон.
Я повернул голову в ту сторону, куда она кивнула и увидел женщину с собакой.
– Да. Облом. А мне уже стало казаться, что кроме нас никого не осталось.
– Ты бы так хотел?
Я пожал плечами. В первый раз за много лет, оказавшись вот так, почти один, на незнакомой улице, я снова почувствовал себя сиротой. Олеся и Митя, и добрый пожилой шофёр Юрий Петрович, и папины друзья, и Надина мама – это всё хорошие люди, которые прекрасно ко мне относятся и выручат всегда, и помогут, но какие-то они не обязательные для меня, навроде воспитателей интернатских, близкие, а всё равно чужие. По-настоящему важный и необходимый только папа. Господи! Пусть Надя окажется права! Не принимай его, пока он так мне нужен! Умоляю, отправь обратно, даже если придёт. Я вздохнул, после этой маленькой молитвы дышать стало чуть полегче, поверил, что папу просто так у меня не отнимут.