И вот уже два дня оставалось, или три, не очень хорошо помню, потому, что слились они у меня в один комок и тяжело легли на душу. Поджидал я друга своего с нетерпением, с утра у ворот отирался. Часов около десяти открылись ворота, но не мотоцикл, а машина въехала. Ладно, ещё, значит, подождём, на машину эту ноль внимания, мало ли кто тут ездит и зачем. Случайно голову в сторону дома повернул, смотрю – из тачки той Ярослав выходит, перешёл на другую сторону, дверь кому-то открыл. Видно их плоховато было, далеко довольно наше крыльцо от ворот, и умом я не понял сразу, кого он привёз, женщину какую-то, мало ли, опять же женщин. Но сердце почему-то заколотилось тревожно. Набрал ему на трубку.
– Мы что сегодня не катаемся?
– Почему? Подъеду часика в четыре, годится?
– Ладно.
– А ты вообще где?
– Да вот, гулял тут, тебя поджидал.
– Окей, у меня пока дела, давай попозже увидимся.
Побрёл потихонечку к дому, всё ещё ни сном ни духом. И тут охранник наш один, Сергей, со всех ног ко мне подбегает, запыхался даже.
– Николай! Отец велел тебе идти в свою комнату и ждать его там, не выходить никуда.
Я кивнул ему, спорить не стал. А смысл?! С посторонним человеком. Но так как папа ничего подобного раньше мне не «велел», то я сообщение это мимо ушей пропустил. То есть, в принципе, в свою комнату пойти мне ничего не стоило, и подмерзать уже начал на улице, но Митя с Шариком вышли как раз, я их побежал догонять. Погуляли с собакой полчасика, Митя мне стихи почитал, новые свои и питерского поэта Пурина, побрели потихоньку к дому. Ярослава машина, заметили, как отъезжает. Я ещё подумал, бедный Ярослав, что он будет мотаться туда-сюда ради моего развлечения? Набрал опять ему, сказать, чтоб не возвращался больше сегодня. Вдруг папа из окна кабинета высунулся, кричит:
– Митя, Коля! Домой идите, быстро.
Ярослав говорит в трубку:
– Чего скажешь?
А на ходу из его машины вылетает женщина. Упала прямо на асфальт, вскочила моментально, двумя руками упершись о землю, к нам побежала.
– Николай! – Кричит отчаянно папа.
А я её уже узнал – та самая, что плакала по телевизору. Подбежала, обняла меня, целует и слезами обливается.
– Сыночек мой, родной сыночек!
Шарик зашёлся визгливым лаем, потом затих, Митя на руки его, наверное, взял, я не видел, только на неё смотрел. Потом Ярослав подошёл:
– Марина, мы же вас просили...
Папа мне потом, конечно, всё объяснил. Что боится умереть внезапно и оставить меня одного, что деньги деньгами, а мать есть мать. Ярослав, оказывается, в качестве частного детектива на него работал, разыскивал её, проверял, действительно ли мы родные с ней, и что она вообще за женщина. И мы не так должны были встретиться и не тогда, в тот день Ярослав её с папой знакомиться привозил, а встречу нашу отец после каникул планировал, чтобы я спокойно отдыхал, ни о чём не думал. Вот это мне Митя теперь и советует. Легко ему говорить, он со своей матерью надолго никогда не расставался. А я буквально не понимаю, как теперь жить. Как относиться к ней, как вести себя, как называть? Марина, вообще-то очень красивое имя, но язык так не поворачивается, мамой тоже не могу. И стыдно мне перед ней и жалко её до боли. Маленькая такая она, как Надя, ниже меня, несчастная очень. Дочку растит, сестру мою, четыре годика девочке. Муж от неё отказался, девочка чем-то болеет. По уму поддержать её надо, помочь. А меня как не пускает что-то, какое-то внутреннее отторжение. Истерику даже в первый раз устроил папе, что никого мне кроме него не нужно, и чтобы о смерти помышлять не смел, и родственников посторонних мне не навязывал. Плакал, кричал. Папа, тогда, меня успокаивал, просил прощения. За что, спрашивается?! ...
Сидней большого впечатления не произвёл. Да, это тот самый город, что и на фотографиях, но фотографии сделаны с моря, или с большой высоты, наилучший ракурс старались выбрать те, кто снимали, хотели добиться эффекта, ну и добились: снимки изумительные, а реальный город изнутри и с асфальта им значительно уступает. Самое приятное здесь, что в январе тепло. Но, как мой папа любит говорить, летом везде хорошо.
– Ты звонить ей будешь? – спросила Надя.
– Надо бы. Отец просил, а она его очень просила. Не знаю, что говорить.