«Сработало, Вирджил! Я говорил с ней добрых десять минут, и она ничего не заметила! И если уж мой парик провел вашу глазастую секретаршу, тот, что на вас, одурачит любого!»
«Отлично! Я тоже произвел проверку — на нескольких людях, известных своей наблюдательностью. Подозрений не возникло ни у кого.»
Отбросив последние сомнения, Сэммз вошел в массивный, защищенный от радиации и нейтронного излучения подъемник единственный транспорт, которым можно было попасть в подземелья Холма и выбраться из них. Вертолет доставил его в нью-йоркский астропорт, где стоял на ремонте «случайно» поврежденный лайнер, которым следовал Олмстед. Аннулировав билет Олмстеда до Лондона, Сэммз отправился в Нью-Йорк, прямо в офис сенатора Моргана. Его проводили в кабинет Геркаймера.
— Джордж Олмстед. Мне назначено.
— Да? — вежливо приподнял брови секретарь.
— Вот, пожалуйста, — ленсмен бросил на стол конверт — так, что тот оказался в дюйме от руки Геркаймера.
— Прошу вас, отпечатки пальцев… здесь и здесь… — Сэммз прикоснулся к стеклянной пластине. Секретарь нажал кнопку и произнес в микрофон:
— Сверьте эти отпечатки с картотекой. Сравните перфокарту из конверта с контрольной — с микронной точностью. — Он повернулся к ленсмену, который спокойно стоял перед его столом. — Вы понимаете — формальности, но они совершенно необходимы.
— Разумеется.
Несколько долгих секунд оба этих проницательных и сильных человека мерили друг друга взглядом, пытаясь проникнуть в мысли собеседника. Затем из микрофона донеслось неразборчивое бормотание, и Геркаймер, выслушав рапорт, сказал:
— Все в порядке, Олмстед. Перейдем к делу. Мы имеем весьма положительные отзывы о вашей работе, но вы, кажется, никогда не были связаны с тионитом?
— Нет. Я даже никогда не видел его.
— И что вы хотите от этого иметь?
— Ничего особенного… все, как обычно — содействие в повышении по службе… деньги, которые помогут мне и моей организации.
— Лично вам, а потом уже организации? Их глаза встретились: одни — горящие скрытой ненавистью, другие — бесстрастные, с холодными золотыми искорками.
— Стоит ли говорить столь откровенно? — усмехнулся Сэммз. — Кажется, вы хотели перейти к делу?
— Вероятно вы понимаете, что необходима проверка, Олмстед.
— Мне упоминали, что это возможно.
— И вам не любопытно было бы узнать — какая?
— Да нет, не особенно. Ведь вы прошли через нее, не так ли?
— Что вы хотите этим сказать? — Геркаймер резким рывком вскочил на ноги; его глаза горели уже неприкрытой яростью.
— Только то, что сказал — не больше и не меньше. Трактовать эти слова можете по своему усмотрению. — Сэммз был столь же спокоен и холоден, как и его взгляд. — Вы остановили свой выбор на мне, потому что я — это я. Не думали же вы, что странствия среди звезд сделают из меня подхалимом?
— Нет. — Геркаймер сел и вытащил из ящика два маленьких, прозрачных, похожих на капсулы тюбика, в каждом из которых можно было разглядеть следы пурпурной пыли. — Вы знаете, что это такое?
— Могу предположить.
— Одной такой пылинки достаточно, чтобы вырубить крепкого мужчину со здоровым сердцем. Сядьте. Здесь одна доза. Снимите крышечку, засуньте капсулу в ноздрю, сожмите и вдохните. Если вы сумеете потом оставить вторую дозу на столе, вы останетесь в живых и, таким образом, пройдете проверку. Если нет — умрете.
Сэммз сел, затолкнул капсулу в ноздрю и вдохнул.
Его руки безвольно упали на крышку стола, пальцы сжались в кулаки, под кожей обозначились туго натянутые сухожилия. Лицо побелело, челюсти сжались; тело напряглось, словно в смертельной агонии. Сердце яростно колотилось, дыхание перехватывало.
Это был «мышечный спазм», так однозначно характеризующий тионит; каменная неподвижность, сопровождавшая мысленное удовлетворение любой фантазии, любого желания.
Галактический Патруль сделался для него реальностью, силой, распространившейся по всем мирам всех галактик всех вселенных всего пространственно-временного континуума. Он ощутил, чем была Линза — и что делало ее именно такой. Он осознал пространство и время и понял, что такое абсолютное начало и окончательное завершение.
Он также видел сцены и делал вещи, о которых лучше всего умолчать; каждое его желание — умственное или физическое, открытое или глубоко подавленное, благородное или низкое — каждое желание, которое Вирджил Сэммз когда-либо имел, было полностью удовлетворено. Каждое!
Пока Сэммз находился в этой неподвижности, в абсолютном экстазе на грани между жизнью и смертью, открылась дверь, и в комнату вошел сенатор Морган.
Геркаймер украдкой взглянул на него, когда тот повернулся — с почти мгновенно подавленным проблеском вины в ясных и чистых карих глазах.
— Приветствую вас, шеф. Рад вас видеть… А вот это зрелище мне радости не доставляет, — он кивнул в сторону Сэммза.
— Неужели? Вы хотите сказать, что разлюбили свои садистские опыты? — сенатор уселся рядом со столом секретаря и стал раздраженно барабанить по крышке стола. — Не думаю, что это было необходимо.
— Но надо же проверить… — начал Геркаймер, но вдруг лицо его исказилось, и он выкрикнул:
— До чего же я ненавижу всю эту чертову семейку!
— Вот она, истинная причина, — спокойно произнес Морган; лицо его разгладилось, пальцы перестали барабанить по столу. — Гнев накапливается. Вы не в состоянии обломать эту девчонку и не можете побаловать себя зрелищем, как с нее живьем сдирают кожу — вот у вас и появилась аллергия на всех ее родственников. Вполне понятные чувства, только я хочу предупредить вас кое о чем, — в негромком бесстрастном голосе сенатора явно прозвучала угроза. — Если вы не перестанете смешивать ваши личные амбиции с делом и держать свои садистские наклонности под контролем, вы пожалеете об этом. Никто не допустит, чтобы подобное произошло еще один раз.
— Этого не произойдет, шеф. Простите, я сорвался… С кем не бывает! Он просто взбесил меня!
— Ну разумеется — именно этого он и добивался. Более чем элементарно. Однако, внимание — он приходит в себя.
Мышцы Сэммза расслабились. Он открыл пустые глаза, потом, когда сознание случившегося пронзило его, он снова закрыл их; по телу пробежала медленная дрожь. Каждая клеточка, каждый нерв трепетали, вопили, требовали — еще, еще, еще! Его разум был охвачен всепоглощающим желанием снова и снова испытать то предельное возбуждение, которое подарил ему чудовищный препарат.
На столе прямо перед его глазами лежала еще одна порция зелья, и любой потребитель тионита без малейшего колебания продал бы дьяволу душу, чтобы получить ее.
Она может убить? Подумаешь! Что такое, в конце концов, смерть? Разве существует в жизни большее наслаждение, чем то, которое он только что испытал, и повторение которого снова так близко?
К тому же, кому в голову пришла столь идиотская мысль, что тионит может убить его, Вирджила Сэммза?! Его, сверхчеловека, — только что он доказал это!
Сэммз с трудом размял затекшие мышцы и потянулся за капсулой — и это движение, столь незначительное и слабое, оказалось спасительным; его было достаточно, чтобы Первый Ленсмен Вирджил Сэммз вновь начал контролировать свои действия.
Однако страстная тяга не уменьшилась; скорее, она даже возросла.
Пройдут долгие месяцы, прежде чем Сэммз сможет думать о тисните — и даже просто о предметах с пурпурным оттенком — без того, чтобы у него не перехватывало дыхания и непроизвольно не напрягались мышцы. И годы пройдут, пока он сможет забыть то, что произошло с ним у этого стола, в этой комнате; годы — пока он не загонит эти воспоминания в самые темные глубины своего разума.
Он вдруг понял, что может произойти непоправимое, и это придало ему сил. Пальцы Сэммза уже дотянулись до капсулы, но вместо того, чтобы схватить ее, он резким движением толкнул наркотик по гладкой поверхности стола в сторону Геркаймера.