Будь Эдвард и Карл полиглотами, будь они кровными врагами, любовниками, блаженными или детьми, они смогли бы понять друг друга и так, без толмача, который обречен внимать им, слушать и слышать их и, о ужас, запоминать.
Вот почему, рацвечивая свои мемуары и восковыми мелками, и пастелью, и голографической пылью, Коммин врисует ещё и это:
"Нет, определенно государям вредит встречаться друг с другом лично. Но если уж Провидение обрекает их на встречу, все слова должны быть сказаны промеж ними с глазу на глаз. И коль скоро ведомо, что, к первому примеру, норвежский король не знает языка кастильского государя и обратное столь же верно, им потребуются переводчики. Ко второму примеру, они будут говорить отнюдь не о благочестии, а о тайнах государственной вражды и дружбы. Потому переводчиков следовало бы незамедлительно после переговоров казнить, как то в обычае у Турка, дабы тайны оставались тайнами. Но поскольку, первое, вслед за такими случаями вскоре любой откажет своему суверену и в знании родного языка, не то что иноземного, а, второе, нету добра в убийстве невинных, я вижу выход вот в чём. При любом европейском дворе следует собирать разного рода одержимых, склонных вещать словно бы из сна, вроде тех, которых некогда было вынуждено помиловать духовенство в Аррасе по требованию посланцев герцога Филиппа. Отбирать из них тех, кто способен повторить слышанное на чужом языке, но лишь единожды, то есть теряя сразу вслед за translatio[8] память о сказанном. И пусть они служат переводчиками при всех особо важных переговорах. Таких одержимых я назвал бы вещими толмачами."
Потом, впрочем, оказалось, что мемуары придется посвятить монсеньору архиепископу Вьеннскому и сомнительных "вещих толмачей" Коммин вымарал. Равно как и серебристую лунную ночь, в которой двое обнаженных мужчин размеренно плыли каналом в обкладке черного мрамора, а он, Коммин, шел рядом с ними по берегу, переступая через свинцовых рыб, отдавливая ладони храпящим бюргерам, оскальзываясь не то на банановой кожуре, не то на блевотине.
- Если бы Вы знали, герцог, сколь много я слышал о Вас. И у себя на родине, и здесь, на континенте... - Эдвард случайно хлебнул воды и закашлялся.
- О-о, крюшон?! - восхитился он, сглатывая вместо того, чтобы сплюнуть.
- Наверное, - равнодушно хлюпнул руками Карл, забывший больше половины усладительных фичей собственной свадьбы.
- Я тоже устрою такое. Как только вышвырну из Лондона Генриха вместе с его сапогами.
- Они крылатые, да, и в них его сила? - серьезно спросил Карл, переворачиваясь на спину.
- Нет, крылатые - нет. Но от них вечно воняет солдатскими сапогами. Возможно, крылатыми, не суть важно. Левого зовут Уориком, правого - Кларенсом.
Карл расхохотался. Не так, как в сумерках, на ките, а по-нормальному.
- Утонете, Ваша Светлость, - подмигнул Эдвард, когда Карл, отфыркиваясь, вновь показался на поверхности.
- Эт-то мы щас посмотрим, кто... - Карл исчез и, спустя несколько секунд, в пучину вод, разразившись поросячьим вереском, канул и Эдвард.
Коммин, словно бы изобретенный им двадцатью годами позже вещий толмач, перевел слова Карла в пустоту - Водолею, Близнецам, Рыбам. "Ад!" - выругался Коммин, краснея. Он поджал богохульные губы, как сварливая нянька. Не государи, а черти сплошь. Об этом Коммин тоже не напишет.
Они вынырнули рядом, как два великолепных дельфина цвета слоновой кости. И если бы над каналом горели потешные огненные кольца, как в цирке или в дельфинарии - они прошили бы пламя так же легко, как дышат. Государи смеялись.
- Скажи, ну скажи что думаешь, суфий хренов! - проорал Карл.
Мелкий гвоздь с непрестижным именем Каппа выпал из Стрельца, рассыпая по небу шлейф алмазной пыли.
- Ещё шампанского, гарсон! - потребовал Эдвард.
Коммин перевел и это - самому себе. Обиделся на "мальчика", какой он, к чертям, мальчик, в свои-то двадцать пять, хотя, конечно, мальчик, умеет же этот английский попадаки так подло подкузьмить! Коммин огляделся. Ага, вот посапывает мессир - мама родная! - де ла Марш, одна изящная лапа в паху, вторая обнялась с пузатой оплетенной баклагой и гладит её сквозь сон, как сиську.
Коммин жестоко разлучил де ла Марша с вдохновительницей его грез и понюхал пробку. Ну, не шампанское, конечно. Зато по весу никак не меньше кварты. Что лучше - фужер периньона или четверть ведра розового столового? Жануарий сказал бы.
- Бросай сюда! - потребовал Эдвард.
- Не, - усомнился Карл, - зашибет. Знаешь, Филипп, лезь к нам сюда.
Коммин имел богатый опыт в том, что никакие "да, но" с герцогом не проходят. Сглотнув возражения, он стремительно разделся и полез в крюшон - теплый, как парное молоко.
- За Англию и Бургундию! - провозгласил Эдвард, вознося баклагу над головой.
- Нет, скажи что думаешь, - потребовал Карл, набычившись.
- За тебя, - предложил Эдвард.
- За меня, - согласился Карл. - Но ты так не думаешь.
- Хорошо, тогда за меня, бык ты блядь бургундский, - пошел на попятную Эдвард.
- Хорошо, тогда за меня, - купировал Коммин.
- И всё? - подозрительно переспросил Карл. - А про Бургундию?
- И за Бургундию, кажется, - неуверенно добавил Коммин.
- Опять ты что-то мутишь, как тогда с епископским гонораром, - нахмурился Карл. - Смотри у меня, Сапогоглавый, если бы не Эдвард...
- Так я пью? - спас Коммина король.
- Нет, первым пусть пьет Коммин. Видишь, дрожит весь, замерз.
16- Скажи что думаешь, Тедди, - в третий раз потребовал Карл, когда они вытирались под исполинским боком кита одним из парчовых штандартов. Длинным, златоукрашенным, хватило на всех.
- Да! - не удержался Эдвард. - Да! Искусил, змий, Иалтабаоф, мускулистая жопа! Только о тебе и думаю! Да, думаю! Но...
- Но... очень любопытно, что "но"? - хохотнул Карл, смущенный собственной провокацией.
- Но эта женщина из-под Азенкура... Казалось бы, - чуть не плакал король, - больше двух лет прошло, поимел половину двора, а уж в провинции, у шотландцев, о-у! А помню её как будто полчаса назад и когда я вспоминаю её, всякое плотское желание начинает видеться кощунственной подменой.
- Её? Азенкурского суккуба? - переспросил Карл, затягивая под самое горло молнию на своей пропиленуретановой коже. Харэ балдеть. Искупались. Он и так уже услышал всё, что хотел услышать.
17"И всё бы ничего, - досадовал Коммин, выбираясь на большак, - если бы не эта дичайшая история Эдварда про Азенкур. "Город невдалеке именовался Зевгмою." Откуда я это помню? Проза или стих? По одной строке ничего не поймешь."
Коммин представил себе холодный дождь, достающий темя даже сквозь плотный капюшон, глохнущие вдалеке переливы рожка, призрачного зайца и призрачную женщину, пальцы и губы которой холоднее дождя.
И, хотя Эдвард дважды повторил, что губы были теплыми, как солнце, Коммин мог думать лишь о королеве льда - колючей, словно иглы Зодиака.
Видение же мальчика (заяц, понимаешь ты, исчез за дубом, а потом из-за него показался юноша в синем тюрбане) Коммин вообще не мог себе вообразить и поспешил списать на содомитские вкусы Эдварда.
Тем более странным показалось Коммину, берущему на себя смелость знать Карла ха-ра-шо, что герцог греб скучно и размеренно, пока Эдвард описывал женщину. Зато мгновенно перевернулся на спину, обращаясь в слух, когда дело дошло до описания этого фантазматического мальчика, и четырежды переспрашивал у Коммина нюансы про цвет волос - точно ли тот переводит.
Ещё долго говорили о каком-то Эстене. Когда Эдвард сказал, что лесник был очень некстати, ибо вломился в их тет-а-тет с дамой как последняя сволочь, Карл только удивленно хмыкнул.
Эдвард посмотрел на Карла, улыбнулся и поклялся Львом и Скорпионом в зеницах Софии, что он совершенно не был испуган - напротив, обрадован, и страстно желал совокупиться с призрачной женщиной, и если бы не появление Эстена, он бы, вне всякого сомнения, отдался всецело во власть суккуба и тогда весь азенкурский лес зашумел бы в такт биениям их плоти.