– О том, что представляют из себя их отношения, мы знаем только с его слов. А словам свидетелей и, в особенности, подозреваемых нельзя верить безоговорочно. Это едва ли не первая заповедь нашей профессии.
– Заповедь для полицейских роботов. Живой человек с мало-мальски развитой интуицией всегда разглядит, когда свидетель говорит правду!
Игнат с трудом удерживал улыбку. Скандальная Ника – это что-то новенькое. Во времена своего беспамятства она была холодновато-отстраненной, порой резкой, но чаще – безучастной. Потом, когда память вернулась, принеся с собой тяжелую горькую правду, – потерянной и подавленной, а в последние дни – собранной и целеустремленной. Но скандальной – никогда. И неожиданно для себя Игнат, всю сознательную жизнь стремившийся оградить себя от отношений и связанных с ними эмоций, обнаружил, что раздраженная Ника, – Ника, похожая на перевозбужденного фокстерьера, который кидается на все, что можно тяпнуть, – вызывает у него умиление. В ней было столько энергии, столько жизни…
– Не понимаю, чему вы радуетесь! – "Терьерчик" снова кинулся в драку. – Напугали меня до полусмерти, "одолжились" у какого-то бандита, который теперь выставит неизвестно какой счет, ни на шаг не продвинулись в расследовании…
Игнат нахмурился – чтобы не рассмеяться.
– Перестаньте себя взвинчивать, Ника. Не так все плохо. Мне жаль, что я вас напугал. Но, согласитесь, бандиты принесли свою пользу. Кто еще сумел бы в такие сроки проверить алиби Агафоновой и Белькевича, "прошерстить" все смоленские связи Терещенко и обеспечить вам полную безопасность на пути домой? Что касается выставления счетов, тут вы правы: неизвестно, чем мне придется расплачиваться. И это пугает. С другой стороны, у Подольской столько денег и влияния, что добраться до нее законными средствами мы все равно не сумеем – даже когда найдем ее пособника и доказательства, что Терещенко убил он. При самом удачном раскладе – это если убийца решит облегчить свою участь чистосердечным признанием и "сдаст" мадам, – она ото всего отопрется и будет такова. Доказать преступный сговор при том, что одна из сторон никак не "засветилась" в деле, достаточно трудно и без учета коррумпированности судебно-правовой системы. А за то, чтобы разделаться с этой змеей, я готов заплатить по самой высокой ставке.
– Подождите, Ганя, я чего-то не поняла… – Агрессивность Ники вдруг улетучилась, оставив после себя растерянность. – Вы пытаетесь сказать, что законного способа заставить Подольскую ответить за ее преступления не существует? И единственная наша возможность – напустить на нее высокопоставленного бандита, который ее уничтожит, так?
– По сути – так. Только давайте уточним, что вы понимаете под словом "уничтожить". Боюсь, я не настолько радикально настроен, чтобы требовать крови Подольской. Мне будет вполне достаточно, если у нее вырвут жало. Скажем, убедят написать подробное признание, поддающееся проверке. А вам?
– В чем вы меня подо… – взвилась она. Но тут же осеклась и посмотрела на него с укором. – Дразниться нехорошо. Вы же знаете: я никогда не заподозрила бы вас в намерении организовать убийство, если бы подумала. Вы просто застигли меня врасплох этим пассажем про бессилие закона и свою готовность заплатить, чтобы расправиться со змеей.
– Я знаю. – Игнат наконец-то позволил себе улыбнуться. – Но согласитесь: мне было чертовски трудно удержаться от искушения после той выволочки, которую вы мне устроили.
Нике не спалось. С тех пор, как вернулась память, бессонница стала ее частой гостьей. "Вечно-то у тебя чего-нибудь да нет, – горько пошутила она сама с собой. – То семьи, то денег, то памяти, то сна". На душе было тошно. На сей раз не от воспоминаний о собственных несчастьях, а от мыслей о погибшей Терещенко. Чем больше Ника узнавала о ней, чем больше выслушивала людей, которые ее знали, тем сильнее становилось чувство утраты.
Молодая, красивая, талантливая, добрая, жизнелюбивая… Открытая доверчивая девочка, пережившая на заре юности удар, который сдюжит не всякая сильная зрелая личность. А она выстояла, не сломалась, не озлобилась. Как, должно быть, трудно ей было скрывать от родителей свою беду в те последние два дня перед отъездом в Москву! Улыбаться, отвечать на вопросы, спорить, ни словом, ни жестом, ни взглядом не выдавая, как дрожит и плачет нутро – от боли, обиды, унижения, гнева. Где эта девочка, никогда не умевшая лгать, черпала силы? В гордости? В чувстве собственного достоинства? В любви к маме и папе, которых нужно было во что бы то ни стало оградить от горя?
Не мудрено, что она решила податься в актрисы. Уж если ей удалось так блестяще сыграть в своем первом в жизни спектакле – перед зрителями, знающими ее с колыбели, – талант у нее, несомненно, был. А еще – необыкновенный такт, благодаря которому ей удавалось незаметно превращать влюбленных юношей в друзей, не отвергая их ухаживаний и не задевая чувств. Теперь, кстати, совершенно понятно, почему у нее было любовников. Если не считать Подольского… Чем, интересно, он отличается от других мужчин, если сразу же завоевал Анну?