– Шерил, – прошептал он.
– Филлип.
– Я не могу спать, не могу думать. Я схожу с ума.
Дюйм превратился в полдюйма. Я пульсировала.
– У нас нет старших, – простонал он. – Некому за нами приглядеть. Вы нас наставите, а?
– Но я младше вас.
– Вероятно.
– Нет, так и есть. Я на двадцать два года моложе вас.
– А я на сорок девять лет старше нее, – выдохнул он. – Просто скажите мне, что так можно. Я не хочу, чтобы кто-то, подобный вам, думал, что я… даже произнести не могу. И дело не в ее возрасте – вы же понимаете, правда?
Каждый раз, когда я вдыхала, мягкий купол моего живота давил ему на промежность, а когда выдыхала – мягко отступал. Внутрь, наружу, внутрь, наружу. Дыхание у меня становилось все резче и быстрее, ударное такое дыхание, а Филлип стискивал мне руки. В следующую секунду я затискаю и исследую его своим невинным беспалым животом, трепеща им вверх-вниз. Я шагнула назад.
– Трудное решение. – Я подобрала свою салфетку с пола и опрятно разместила ее поверх несъеденного розового рыбьего мяса. – И отношусь я к нему серьезно.
– Хорошо, – сказал Филлип, выпрямляясь и помаргивая, словно я внезапно включила свет. Он дошел со мной до чулана, где я обрела свои сумочку и куртку. – И?
– И я сообщу вам, когда пойму. Пожалуйста, отвезите меня сейчас домой.
Кли в полусне смотрела телевизор. Когда я вошла, она удивленно вскинула взгляд, словно это не мой дом. Один только вид ее смазливого лица и крупного подбородка привел меня в ярость. Я швырнула сумочку на журнальный столик, где всегда ее оставляла, пока не въехала Кли.
– Пора тебе взяться за ум и начать поиски работы, – сказала я, поправляя кресло. – Или, может, мне стоит позвонить твоим родителям и сообщить им, что тут происходит.
Она медленно улыбнулась мне, глаза сузились.
– А что тут происходит? – сказала она.
Я открыла рот. Простые факты ее насилия ускользнули из виду. Внезапно я почувствовала себя неуверенно, словно она знала обо мне что-то, словно, как в суде, обвинять будут меня.
– Да и ваще, – сказала она, берясь за пульт, – работа у меня есть.
Это показалось маловероятным.
– Отлично. Где?
– В супермаркете, куда мы ездили.
– Ты сходила в «Ралфз», заполнила анкету и прошла собеседование?
– Нет, они просто меня спросили – когда я там была последний раз. Начну завтра.
Я вообразила дрожащие мужские руки, цепляющие именную табличку ей на бюст, и вспомнила, что́ Филлип сказал о ее жировых отложениях. Всего пару часов назад мы сидели у него в машине, и я думала: Давай не будем тратить время на разговоры о ней, когда нам столько всего нужно сказать друг другу. Я приподняла уголок ее спального мешка и выдернула одну из диванных подушек.
– Этот диван не следует использовать как спальное место. Нужно взбивать подушки, иначе они насовсем утратят форму. – Я перевернула подушку и принялась тащить следующую – ту, на которой сидела Кли. Мышцы у меня напряглись; я понимала, что не к добру это, но продолжала дергать подушку. Дёрг. Дёрг.
Я даже не заметила, как она встала. Изгиб ее руки перехватил меня за шею и потащил вниз. Я рухнула на диван – из меня вышибло дух. В равновесие я прийти не успела, она прижала мне бедро коленом. Я бестолково цеплялась руками за пустоту. Она притиснула мне плечи, внимательно глядя, что с моим лицом творит паника. Затем вдруг отпустила меня и отошла. Я осталась лежать, неуправляемо сотрясаясь всем телом. Клацнув защелкой, она заперлась в уборной.
Филлип позвонил рано поутру.
– Мы с Кирстен интересуемся, не успели ли вы все обдумать.
– Можно задать один вопрос? – сказала я, сжимая синяк на тыльной стороне вверху голени.
– Какой угодно, – сказал Филлип.
– Она шикарная?
– Повлияет ли это на ваше решение?
– Нет.
– Сногсшибательная.
– Какой масти волосы?
– Белокурые.
Я сплюнула в платок. Ночью глобус у меня раздулся – сглатывать я не могла вовсе.
– Нет, еще не решила.
Дальнейшие три часа я пролежала в постели, головой туда, где должны быть ноги. Он влюбился в шестнадцатилетку. Я годами натаскивала себя быть самой себе слугой, чтобы, когда возникнут обстоятельства чрезвычайной беды, обо мне позаботятся. Но дом уже не действовал, как прежде: Кли перечеркнула годы тщательного обслуживания. Вся посуда была в деле, а общий беспорядок не подлежал системе совместной езды – между мной и низменным животным существованием не оставалось ничего. И поэтому я пописала в чашки, одну из них сшибла и не стала прибирать. Я разжевала хлеб до пюре, увлажняя его глотками воды, пока не смогла счавкать это, как лошадь. Протиснуться мимо глобуса удавалось только жидкостям – и только по глотательному сценарию. Черному Жеребцу – хлебную воду. Для простой воды я была Хайди, погружала металлический черпак в колодец. Это из самого конца, когда она жила в Альпах[4]. Для апельсинового сока я была Сержантом из комикса «Жук Бейли»[5], где Сержант и Жук Бейли отправляются во Флориду и пьют апельсиновый сок от пуза. Буль-буль-буль. Все получалось, поскольку глотала не я, а персонаж, мимоходом – всего лишь эпизод в большей истории. Для каждого напитка имелся свой сценарий – кроме пива и вина, поскольку, изобретая эту методику, я еще была слишком юна, чтобы употреблять алкоголь. Рот я держала открытым, чтобы слюна свободно вытекала наружу. Не просто шестнадцатилетка, а сногсшибательная шестнадцатилетка. Она сводила его с ума. Кто-то вошел через заднюю дверь. Рик. Заорал телевизор. Не Рик.
4
«Черный жеребец» (
5
«Жук Бейли» (