Тесная комнатушка от пола до потолка была наполнена шипеньем, гулом и голубоватым чадом. Дневной свет едва пробивался сквозь узенькое окошко. Но в каморке было очень светло от двух громадных ламп, свечей по двести, которые горели — одна под потолком, а другая на верстаке перед мастером. Третья лампочка, поменьше, вспыхнула на стене и погасла, как только дверь за Степкой захлопнулась. Гриша поднял голову, равнодушно взглянул на мальчика и кивком указал на скамейку возле двери. Степка понял: надо сесть и подождать.
Тихонько сидя у двери, Степка украдкой стал осматриваться. Половину мастерской занимал широкий верстак с привинченными к нему большими тисками, уставленный приготовленными к починке плитками, утюгами и прочим хламом, заваленный мотками проволоки и изоляционной ленты, кусками жести и железа, какими-то винтиками, болтиками и пружинками. На верстаке гудел примус, на котором калился паяльник, и била синим свистящим пламенем паяльная лампа. Стена над верстаком была увешана связками ключей, замками и гайками всех размеров, нанизанными на веревки, словно бусы. Рядом с гайками висел отрывной календарь.
Оглядев комнатушку, Степка стал смотреть как работает Гриша. Насупив густые брови, мастер припаивал ручку к узорному подстаканнику будто свитому из тонких серебряных кружев. Длинные морщины у него на лбу то собирались вместе, как мехи у гармошки, то распрямлялись, оставляя лишь тонко прочерченные полоски. Он работал, не обращая на Степку внимания. Острие раскаленного паяльника опускалось на кусочек янтарной канифоли, которая дымилась и шипела. Гриша ловко отделял от оловянной палочки блестящую каплю и легонько касался паяльником основания ручки. Движения его были точны и осторожны. Должно быть, ему нравилась эта кропотливая работа. Время от времени он отставлял подстаканник на вытянутую руку и любовался результатами своего труда.
Наконец ручка была припаяна. Гриша выпрямился на табурете и стал медленно поворачивать подстаканник перед глазами. Вдруг лицо его стало сосредоточенным и задумчивым. Брови еще теснее сошлись к переносице. Он как будто вспоминал о чем-то, глядя на серебряные узоры. Паяльник со стуком упал с верстака, и раскаленный его конец зарылся в скомканную газету, валившуюся на полу. Газета задымила и начала тлеть.
— Бумага горит! — заорал Степка и вскочил со скамейки. — Не видите, что ли? Бумага горит!
Но Гриша даже не повернул головы. Он все смотрел на подстаканник и о чем-то думал.
Перепрыгнув через какой-то ящик, поскользнувшись в лужице машинного масла, разлитого на полу, Степка подскочил к верстаку и стал с яростью затаптывать вспыхнувшую в этот миг газету, схватив паяльник за длинную ручку и размахивая им из стороны в сторону.
Только тут Гриша очнулся. С грохотом отодвинув табурет, он выключил примус, погасил паяльную лампу, и в комнатушке сразу стало тихо; только синий чад расплывался под потолком.
— Чуть-чуть пожара не было, — сказал Степка, в волнении забыв, что Гриша не может его услышать.
Мастер взял у Степки паяльник и положил его на верстак — раскаленной головкой на кусок жести. И после этого он взглянул на мальчика такими глазами, словно впервые его увидел. Глаза Гриши теперь были не равнодушны, а серьезны и внимательны. Потом мастер показал на растоптанную обгорелую газету, на паяльник, щелкнул пальцами и, приложив ладонь к груди, несколько раз кивнул головой, будто бы хотел поблагодарить Степку за проворство. Степка смутился и протянул Грише тазик.
— Вот… Мать прислала… Починить надо.
Снова усевшись на табуретку, Гриша стал внимательно разглядывать днище тазика. Молотком он сбил эмаль вокруг дырки, ощупал дно и стукнул еще раз, в другом месте. Эмаль откололась, и под ней Степка увидел маленькое рыжее пятнышко. Гриша легонько надавил пальцем. Палец прошел насквозь, и дно засветилось еще одной дыркой. Мастер повернулся к Степке и показал ему продырявленное железо. Наверно, он хотел сказать, что починка требуется и тут.