— Да что ты смотришь! — лениво басил Мишка. — Я же позавчера мыл…
— «Часть нобилей поддерживала Цезаря… — монотонно доносилось с одной из последних парт. — Поддерживала Цезаря, видя, что его диктатура укрепляет… Диктатура укрепляет Римское рабовладельческое государство…»
Там, стиснув щеки кулаками, сидела Оля Овчинникова. Оля была отличницей, но ей всегда казалось, что урок она выучила плохо. И потому перед началом занятий и на переменах она, ничего вокруг не видя и не слыша, скороговоркой повторяла домашнее задание.
Степка сел на свое место и не успел еще вытащить из портфеля учебник, как залился звонок. Крышки парт захлопали громче и торопливей, тетради зашелестели тревожней, и в класс вошел Аркадий Аркадьевич, учитель истории.
Степка любил уроки истории. Ему нравилось слушать о том, как жили люди, когда ни его самого, ни его отца, ни дедушки Арсения, ни даже самых древних стариков еще не было на свете. В четвертом классе, когда в дневнике на первой страничке среди школьных предметов появилось это новое слово — «история», Аркадий Аркадьевич, впервые придя в класс, сказал: «История всюду, история вокруг нас, и мы с вами — тоже история. Люди будущего станут изучать нашу жизнь, наши дела, наше замечательное время…»
А время и правда замечательное! Пройдет еще лет сорок, и выйдет в школе к доске какой-нибудь мальчишка, такой же, как Степка или как Костя Гвоздев. А учитель спросит, вот так же, как сейчас Аркадий Аркадьевич спрашивает Мишку Кутырина: «Ну-с, расскажи нам…» И станет мальчишка рассказывать о том, как двинулся сквозь льды атомный ледокол «Ленин», о том, как завертелись, закрутились турбины ангарской электростанции, и о том, как поднимали целину герои-комсомольцы… И он, тот будущий неведомый школьник, назовет имена людей, прославивших эту семилетку, — Николая Мамая назовет, и Ярослава Чижа, и Валентину Петрищеву, и другую Валентину — Гаганову… И, конечно, будет он рассказывать о том, как взвился в звездную вышину первый советский искусственный спутник, и о том, как вслед за первым полетели другие. А потом… Разве можно забыть тот день, когда радио возвестило: «Наш советский человек в космосе! Юрий Гагарин!..» Ух, что тогда началось! Кричали «Ура!», хлопали в ладоши, вскакивали с мест. И всю большую перемену в необычной тишине простояли у репродуктора в коридоре, ловя торжественно радостный голос диктора.
На уроках истории будут вспоминать школьники о том, как сражалась за свою свободу непокорная Африка. И произнесут ребята с печалью имя Патриса Лумумбы и с гневом припомнят, как заточили в тюрьму героя Греции Манолиса Глезоса.
Степка так глубоко задумался, что не сразу услышал свою фамилию, которую Аркадий Аркадьевич повторил несколько раз. И только когда Слава Прокофьев, сосед по парте, толкнул его в бок, он словно проснулся.
Степка так заторопился, что уронил на пол дневник и ручку. Он побежал к доске и скороговоркой начал отвечать. Хорошо, что Слава «на дорожку» успел шепнуть ему: «Правление Октавиана Августа», а то бы Степка не знал, на чем закончил свой ответ Мишка Кутырин.
Урок Степка выучил очень хорошо. Он видел, как Аркадий Аркадьевич одобрительно кивает головой. Это был добрый признак. К тому же Степку подбадривало то предчувствие непременных удач, которое охватило его утром, едва он проснулся.
— Молодец! — остановил учитель Степку, когда он принялся было рассказывать о битве армии Октавиана при мысе Акций.
Нет, предчувствия не обманули Степку. В дневнике у него появилась аккуратная пятерка.
Вторым уроком был немецкий. И Степка сразу сник. Отвечать задания по немецкому языку для Степки было сплошным мученьем. Ни один предмет не казался ему таким трудным. И учительница, Роза Марковна, вызывала его на уроках, как нарочно, чаще, чем других ребят.
Каждый раз, когда Роза Марковна входила в класс и произносила свое обычное «гутен морген», у Степки внутри словно что-то обрывалось. Вот и сейчас, хотя «морген» действительно было очень «гутен», на душе у Степки при виде учительницы немецкого языка стало пасмурно.
А Роза Марковна, выслушав рапорт дежурного, раскрыла журнал и немедленно вызвала Степку к доске.