Господи, Эмма…
– Это было…
Не хватало ни дыхания, ни слов, и мужчина снова мягко тянется к ее губам.
– Одноразово…
Его глаза распахиваются, успевая поймать устремленный на его губы взгляд.
Ошеломленный.
Почти испуганный.
Сияющий таким внутренним жаром, что он готов прямо сейчас вырвать из своей груди сердце и преподнести ей.
Оно все равно принадлежит ей.
Она отталкивает его так слабо, что он скорее угадывает, нежели чувствует это движение и сам покорно отстраняется.
Понимая, что попался окончательно.
Она уходит. Киллиан видит ее нетвердые шаги и сейчас он уверен, что это не просто уход, а побег.
– За мной не ходи, выжди пять минут, – ее голос звучит почти твердо, но тяжелое дыхание выдает ее с головой, и они оба это прекрасно понимают. – Хвороста вон набери, – первое пришедшее в голову наивное оправдание.
– Как скажешь, – откликается мужчина ей вслед.
Звук ее шагов стихает вдалеке, оставляя мужчину наедине с терзающими душу мыслями, растерянного, оглушенного безумным возбуждением. Киллиан подносит руку к губам, касаясь их кончиками пальцев, коротко выдыхает.
Надо успокоиться.
Но как?
Пусть ее недоверчивое «Ты правда его спас?» обжигает вспышкой острой боли, такой, что разрывает сердце, полосует душу на кровавые лоскуты, и он не уверен, что сможет когда-то к этой боли привыкнуть. Пусть клеймо пирата выжжено на нем куда как более глубоко и явно, чем он мог предположить, но сейчас ему плевать на это. Плевать на боль, что ненароком причинили ее слова, плевать на все и всех, потому что ее поцелуй доказал, что он ей небезразличен, как бы она не пыталась доказать обратное.
Да, он пират. Да, в его прошлом было много такого, чем он не мог гордиться. Пусть он глупец, раз успел размечтаться о том, что из ее голоса, из ее глаз словно по волшебству исчезнет это проклятое удивление, стоит ему поступить так, как должно, как велит кодекс чести.
Но он докажет ей. Докажет, что изменился, что стал прежним, а честь, благородство, верность для него не пустой звук.
Он завоюет ее.
А пока надо успокоиться. Надо вернуться к остальным, надо помочь найти и спасти Генри…
Только вот его тело не соглашается с разумом.
Он закрывает глаза, но все равно видит ее перед собой, любимую, безумно желанную, такую восхитительно сильную, такую невероятно слабую, потерянную, отгородившуюся даже от самых близких людей. И он понимает ее, как, наверное, не понимает никто другой, потому что он сам строил такую стену долгие-долгие годы.
Дьявол!
Он правда пытался успокоиться, унять тот бешеный жар, что заставлял сердце рваться из груди, кровь кипеть в жилах, а низ живота наливаться тяжелой пульсацией. Но как это сделать, когда он сам, когда весь мир стал ею? Воздух пропитан ее запахом, ее вкус он ощущал на языке, его губы пылали от прикосновения ее губ, его пальцы хранили гладкость ее кожи и шелк волос, его тело помнило то, как она прижималась к нему, цеплялась отчаянно, точно утопающий за соломинку.
Перестань!
Приди в себя, Джонс!
Тело пылало; пламя охватывало его изнутри, струилось по венам, сжигая все преграды, все мысли, выжигая кислород в легких, оставляя лишь сбившееся дыхание и пульсацию в ставших невероятно тесными штанах.
Что же ты делаешь со мной?..
Живот поджимался от случайных касаний, пальцы дрожали, распутывая завязки, а прикосновение к возбужденной плоти сорвало стон с искусанных губ.
Эмма!
Сжать, сначала легко, лишь обозначая давление и пытаясь не сорваться слишком рано, затем, привыкнув, немного крепче; судорожно выдохнуть, понимая что почти не дышал все это время. Двинуть неплотно сжатым кулаком от основания и по всей длине, растереть подушечкой пальца выступившую каплю смазки, снова сжать, чувствуя отдающуюся в ладонь пульсацию.
Как же я хочу тебя!
Еще одно движение рукой – и толчок бедрами навстречу, ощущая мурашки от поясницы до затылка. Запрокинув голову, ловить воздух пересохшим вмиг ртом.
Невыносимо.
Ускорить темп, кусая губы, чтобы не закричать от наслаждения. Жмуриться, чувствуя, как сердце едва не вылетает из груди. Толкаться вперед снова и снова, резко, задыхаясь, теряя контроль. Дрожа всем телом, упасть на колени, потому что это слишком, слишком!..
Эмма!
Он выгнулся, кончая, нестерпимо долго, сильно, захлебываясь от невыносимого наслаждения и выплескиваясь в бесконечных спазмах.
Сорванное дыхание восстанавливалось с трудом, глаза отчаянно слезились, когда он пытался проморгаться, и, поправляя одежду, Киллиан запретил себе даже думать, что с ним произойдет, окажись Эмма рядом по-настоящему, а не в мечтах.
Он завоюет ее.
Колени все еще немного дрожали, и ему пришлось присесть на поваленное дерево.
Мужчину впервые накрыло с такой силой и это немного пугало, но в то же время горячило кровь, как прежде бывало перед отчаянной схваткой.
Рука привычно потянулась к фляжке, и, делая глоток, Киллиан вспомнил, что ее губы последними касались горлышка. Это было сродни отсроченному поцелую, и ему неожиданно остро захотелось узнать, думает ли Эмма сейчас о нем.
Наверняка думает.
Он легонько улыбнулся.
Он был уверен в этом.
Кто-то кашлянул рядом, привлекая внимание, и мужчина вздрогнул от неожиданности, оборачиваясь на звук.
Пэн.
– Нет, зря ты отказался от сделки.
Как долго он здесь находился? Что успел увидеть? Судя по прищуренным глазам и вызывающей позе мальчишки, слышал и видел он немало.
А впрочем, какая разница?
И Киллиан широко улыбнулся.