Выныриваю из транса и упрямо трясу головой:
— Нет никакого парня. Меня никто не обижал. Елистратов — позер и идиот, и часто плетет какую-то ахинею.
Повисает тяжелая пауза, присутствие Кости придавливает, как камень. Ощущаю омерзительный жар, исходящий от его ляжки и вдруг вспоминаю про оставленный Владом засос. Рефлекторно прикрываю шею ладонью и напрягаюсь в ожидании резкого вопля или свиста кулака, но холеные толстые пальцы Кости по-прежнему покоятся на коленях, а по губам блуждает легкая улыбка.
— Кстати, твоя мама тоже приехала. Зашла в кафе, чтобы дать нам возможность спокойно поговорить... А потребность в разговоре давненько назрела, ведь так?
Известие о маме возвращает мне присутствие духа, и я смело пру на рожон:
— В последнем сообщении я все тебе сказала, — отодвигаюсь к самому краю и заправляю за уши растрепанные патлы. В обществе Кости я чувствую себя маленькой и никчемной — не имею возможности заявить о себе, уступаю ему, не справляюсь... К счастью, мама здесь, и при ней он не посмеет показать свою трусливую натуру во всей красе.
— Ладно. Справедливо, — Костя прячет руки в карманы и тяжко вздыхает. — Когда ты уехала, мне пришлось о многом подумать. Нет ничего удивительного в том, что ты ищешь свободы. Я был эгоистом. Я сам во всем виноват...
Он опять замолкает и долго смотрит в небо над деревьями. Он раздавлен и скорбит из-за содеянного, и недобитое милосердие обжигает веки кислотой. Кто, если не я, утешит его и заставит поверить в себя?..
— Эрика, я никогда не признавался, что люблю. А я тебя люблю. Не было ни секунды, чтобы я по тебе не скучал... — он поправляет очки, примирительно улыбается, но тут же все портит: достает из пиджака бархатную коробочку, раскрывает и настойчиво подсовывает. — Я обещаю больше никогда тебя не обижать. У тебя будет все, что ты пожелаешь. Не ломайся, золотце. За столько лет мы стали одним целым!
Костя проводит краткую лекцию о ценности белого золота и бриллиантов, пытается всецело завладеть моим вниманием, но за его плечом я вижу Влада, только его... Хрупкого невесомого Влада, сумевшего одним ударом вырубить огромного Макара и играючи столкнуть его с пьедестала.
Он стоит в полуметре, у тротуара, и сканирует меня взглядом. Переводит дыхание, сбившееся от быстрого бега, одергивает брендовую ветровку, прислушивается к словам Кости и вдруг... каменеет.
Он все неправильно понимает, и в серых бездонных глазах гаснет свет.
Его появление волнует, в клочки разрывает сердце и сводит с ума, но безусловной радости я не испытываю: слишком много усилий было приложено, чтобы унять причиненную им боль.
Прямо сейчас я могу дать бой человеку, методично перекрывавшему мне кислород, стать самодостаточной и свободной, или же броситься в объятия Влада, за которыми нет ничего, кроме неопределенности, несбывшихся ожиданий, сомнений, недомолвок и холодных сквозняков...
Влад превращается в бледного неприкаянного призрака, подносит к груди сердечко из пальцев, с издевательской усмешкой изображает его последние трепыхания и, смачно сплюнув под ноги, уходит прочь.
Ему, как и мне, больше нечего сказать.
***
Глава 39. Влад
Тошнотворный хруст, взрыв боли и мат... Я снова и снова заряжаю кулаком по серому бетону, на веках наворачиваются бессильные слезы, а на содранных костяшках — кровь.
Облегчение не приходит — я не становлюсь ни умнее, ни круче.
Синие глаза Эрики заморозили заживо, но, после трех суток молчания, едва ли я мог рассчитывать на теплый прием.
С какой целью она уехала от этого «хорошего парня», выдумала не слишком правдоподобную историю про несовместимость характеров и приняла мои услуги? Зачем ей понадобилось гулять по дну с таким придурком, как я? Почему она искала одобрения, удивлялась простым проявлениям заботы и вела себя так, словно вырвалась из долгого заточения?..
Я ни черта не знаю об Эрике — не спрашивал, чтобы не привязаться, а теперь, когда стало слишком поздно, заинтересован в ней так, что нутро раздирает от ужаса и желания заорать.
Досада и боль перерастают в испепеляющую ярость — я ревную, как псих, и искренне убежден, что имею на это право.
Размякшее сердце хаотично бьется о ребра, в венах вскипает ядреная, первобытная дурь: мне необходимо вернуть Эрику — сгрести в охапку и утащить в свое логово за шкафом, или, за неимением других вариантов, с оттяжкой заехать кому-нибудь по щам.
Отогнув жесткие стебли крапивы, перемахиваю через забор, пересекаю территорию заброшенного цеха и прячусь в его окоченевшем нутре. Взбираюсь на второй этаж и, стесав спину о шероховатости и камешки стены, опускаюсь на корточки.