А потом снова арест, ссылка в деревню. И еще арест, и еще. Сколько их было всего? Кажется, четырнадцать...
В спальне послышались голоса детей. Быстро и весело говорила Юленька. Надо идти к ним, а то начнут шуметь, разбудят отца.
Осторожно поправила подушку Михаила. Когда теперь снова увидит его? И увидит ли вообще? Вооруженное восстание - это самый серьезный шаг. Середины не будет: или все, или ничего!
Подавив вздох, она встала и направилась к двери, за которой смеялись дети.
6
Иван Евсеевич Евсеев возвращался к себе на Франко-Русский завод. И авроровцы направлялись туда же - их крейсер после капитального ремонта стоял у заводской стенки.
Длинный сутуловатый Федя Демидочкин засыпал на ходу после бессонной ночи. Товарищи подталкивали его - не упади! Сосредоточенно шагал широкоплечий неразговорчивый богатырь - машинист Григорий Орехов, надежный помощник Евсеева.
Иван Евсеевич подшучивал над ними:
- Эх вы, иваси-караси, одну ночь не поспали, а уж носами клюете. А вот нам, когда с японцами схлестнулись, трое суток, безусловно, глаз сомкнуть не пришлось. И ничего, выдержали.
- Ты кем служил-то? - оживился Федор.
- Гальванером на крейсере. Порядки в ту пору, до японской войны, жестокие были. Вы царской каторжной службы хлебнули, а тогда - хуже каторги. Чуть что - боцман цепочкой от дудки по казенному месту. А то и кулаком в зубы. Месяцами на рейде стояли, суши не видели.
- Расскажи ему, как в госпиталь попал, - посоветовал Орехов.
- И вспоминать неохота!
- Нет, расскажи: молодому полезно послушать для полного понимания.
- Ну, если для полного, - усмехнулся Иван Евсеевич. - Я в ту пору тоже, безусловно, не старше Федора был. Утром как-то поднялся до побудки по своей надобности. Одеваться не стал. Решил, что и так добегу, начальство не заметит, - кому охота шастать по палубе в такую рань? И как раз налетел на вахтенного офицера - чуть головой не двинул в живот. Вытянулся перед ним, безусловно, в ботинках на босу ногу. «Т-э-э-кс, - проскрипел лейтенант. - Ты это в каком виде, свиное рыло? Ты что же это на военном корабле кабак разводишь?» - «Виноват, ваше благородие!»
Иван Евсеевич передохнул немного и продолжал:
- Вахтенный офицер этот, с длинной немецкой фамилией, до сих пор у меня перед глазами. Такой придира и зануда, что матросы мало только не плакали от него. А в тот раз он, видно, не выспался или поднялся с левой ноги. Долго читал мне нотацию, потом вызвал боцмана и велел дать работу потяжелей - драить ржавчину на якорной цепи... Было это в декабре, уже выпал снег, и морозы по ночам прихватывали порядочные. А меня так и погнали на полубак в белье. Правда, сжалился боцман, дал вместе с железной щеткой брезентовые рукавицы и старую шинель, чтобы хоть малость прикрыться... Ну, работал я, безусловно, как зверь: не до отдыха - чуть остановишься, сразу мороз прохватывает. Наконец из сил выбился, решил присесть в затишье на минутку. И надо же так случиться - как раз в это время вахтенный офицер явился. Увидел, что я сижу, побелел от злости, ткнул пальцем в крайнее звено якорь-цепи: «Это что такое?»
- «Контрфорс, ваше благородие!» - «Нет, свиное рыло, это ржавчина, ты сам видишь, а врешь! Два часа бездельничал, негодяй!..» Щеки у него стали сизыми, глаза навыкате. Глотнул воздуха полную грудь, будто команду рявкнуть хотел, а произнес шепотом, еле слышно: «На колени! Вылизывай!» - «Мороз ведь!» - «Лижи, говорю!» - закричал лейтенант и ударил меня сапогом... Совсем он озверел в ту секунду, за револьвер схватился. Ну, закрыл я глаза и ткнулся губами в металл, к которому и голыми руками не прикоснуться. Иней на нем... Язык будто пламенем обожгло. Рванулся назад, остались на ржавчине клочки кожи. Месяца три потом говорить не мог. В госпитале лежал, молчал, а сам все одну думу думал: где справедливость?
- Лейтенанта того не видел больше?
- Нет. Перевели его с повышением куда-то. А ненависть, безусловно, на всю жизнь осталась. Товарищи, которые постарше да поумней были, на многое мне глаза открыли, особенно пока в ревельском экипаже отправки во Францию ждали.
- Во Францию? - удивился Федор.
- Там в Тулоне крейсер «Баян» строился, на него команду собирали. В девятьсот третьем году. Туда мы налегке уезжали, а оттуда два тюка подпольной литературы доставили. Вот в ту пору я и с Михаилом Ивановичем познакомился.
- Это с Калининым? Который ночью к нам приходил?
- С ним самым.
- То-то я гляжу, беседуете словно брательники.
- Безусловно, - усмехнулся Иван Евсеевич. - Братья по партии. Давно уж в большевиках состоим. Я как с флота на завод перешел, так сразу в партию записался. А Михаил Иванович и того раньше.
Они приближались к Дворцовому мосту.
- На коробку, братишки? - окликнул их. моряк, лихо спрыгнувший с подножки трамвая.
- Домой, - неохотно ответил Орехов.
- Колька-колосник? - обрадовался Демидочкин. - Откуда тебя выкинуло?
- У Зойки отлеживался. А вы где дрозда давали?
Федор хотел ответить, но осекся под сердитым взглядом Орехова. Пробормотал неопределенно:
- Так, по службе...
- Ну, я за вами в кильватер!
Этот матрос-кочегар служил на номерном тральщике, который с самой весны стоял возле «Авроры», частенько бывал на крейсере и примелькался, как свой. Фамилии его никто не знал, зато прозвище «колосник» неотделимо пристало к нему.
Клеши у Кольки шире ботинок, бушлат подогнан по фигуре, бескозырка без каркаса, смята в блин по высшему балтийскому шику и сдвинута на затылок. Вооружен - больше некуда. Винтовка - это само собой. Пулеметная лента переброшена через плечо и дважды обернута вместо пояса. Две гранаты. Из-под бушлата высовывается деревянная коробка маузера.
Федор Демидочкин взирал на столь грозного вояку с некоторым почтением. Григорий Орехов насмешливо поглядывал сверху вниз. Спросил:
- У вас все еще эсеры верх держат?
- Нет. Этих мы скинули, - ответил Колька. - Теперь анархистов в комитет выбрали.
- А чем они лучше? - поинтересовался Иван Евсеевич.
- По мне один черт, хоть те, хоть другие, была б только жизнь веселая.
- Чтобы выпить да закусить? - прищурился Евсеев.
- Этого нам мало. Душе простор нужен; Какая партия больше воли обещает, за ту и стоим.
- Сам-то ты в какой?
- А ни в какой. Балтийский моряк - и точка!
Они миновали проходную завода, повернули вправо, где виднелась стальная громадина крейсера. Колька-колосник зашагал к тральщику.
- Ох и отосплюсь нынче! - зевнул Федор. - А ты-то где спать будешь, в цеху, что ли? - спросил он Ивана Евсеевича.
- Я ночью вздремнул часа два.
- Сидя-то? Что это за отдых?
- Пойдем с нами, - предложил Орехов. - И место, и харч найдем.
- Спасибо, но не могу, безусловно. Мне сейчас в отряде Красной гвардии занятия проводить. Время не терпит!
Глава вторая
1
Сырой ветер освежал щеки, проникал под пальто. Михаил Иванович стоял на крыльце Смольного, поджидая товарищей, с которыми собрался ехать на заседание Петроградской городской думы. Было многолюдно и шумно. Матросы, дежурившие возле пулеметов, громко смеялись, толкали друг друга, чтобы согреться. Гудели моторы броневиков, механик осматривал машины и нещадно ругал своего помощника. Прошел рабочий отряд. Красногвардейцы, непривычные к строю, шагали сосредоточенно, стараясь попасть в ногу. С отчаянными криками носились над куполами собора галки.