— Не валяй дурака! — обрезал Санюра, и, как бы шутя, сильно ткнул Андрюшку в бок кулаком. В дверях он увидел знакомого клиента. «Не хватало, чтобы меня с этим чучелом за поллитровкой засекли!» — подумал и, наливая глаза злостью, сказал: — У меня твоих заготовок десять пар. Если до субботы долг не вернешь — в воскресенье толкаю…
Остроухов присмирел. Торопливо разлил остатки водки.
— Да ты что, Александр Акимыч! Ты меня без ножа… Погоди малость… Что-нибудь придумаю. — Схватил стакан, запрокинул голову и не выпил — выплеснул водку в нутро. Утерся ладонью. Кистями подцепил бедро и, придвинувшись к Санюре, сказал, будто вынес себе приговор: — Один положительный мужчина может достать хромовые шкурки…
Санюра обиженно отвернулся:
— Не завлекай тапочками…
— Не одну, — заторопился Андрюшка, — а, скажем, пяток… Польты будешь шить. И будем квиты… У тебя еще барыш будет.
— Где ты их возьмешь столько-то?
— А это уж, как говорится, не ваше собачье дело…
Санюра встал. С подковыркой сказал, скривив губы в недоброй усмешке:
— Язык у тебя… Ты хоть с друзьями-то будь поласковей…
Ушел.
Остроухов смотрел ему вслед до тех пор, пока тот не скрылся за дверью. «Мать честная! Как же теперь быть-то!» — подумал, роняя отрезвевшую голову на выброшенные поверх стола кулаки.
Незадолго до окончания смены Остроухов прибрал инструмент и, стараясь не попадаться на глаза бригадиру, вышел. Пересек наискось двор, потоптался в нерешительности около приземистого амбара. Потом махнул рукой и толкнул обитую железом дверь.
Кладовщик Туркин, пожилой мужчина с болезненным небритым лицом, кивнул и снова уткнулся в бумаги.
Остроухов провел по запотевшей кирпичной стене пальцем, втянул носом затхлый, пропахший кожей воздух.
— У тебя тут, Кузьмич, чахотку запросто заработать.
— Чахотку где угодно можно получить, если не беречься, — неохотно отозвался Туркин. — Я здесь десятый год, и ничего…
— То-то румяный, как девка под венцом.
— Хвораю. Грипп у меня, холера ему в бок…
— Какого же черта торчишь тут? Бюллетенил бы!
— Морока одна. Товар сдавать — хлопот не оберешься. День сдавать, день принимать. Для болезни времени не останется.
Остроухов сел на табурет, снял шапку. Растопыренными перепачканными варом пальцами отбросил со лба реденькую прядку.
— Слышал, что тебе нездоровится, — проговорил вкрадчиво, — Дай, думаю, зайду, проведаю друга. И лекарства захватил. — Хохотнул невесело и поставил на стол бутылку.
— Ну и лис, холера тебе в бок! — колюче поглядывая тусклыми глазами, устало сказал Туркин. — Что нездоровится мне, ты слышать не мог. Это раз. Что мы с тобой друзья — вопрос. Это два. А вот зачем водку принес — невдомек.
Лицо у Андрюшки сделалось серьезным и грустным.
— Всех козырей побил! Но деваться некуда! Выручай, Кузьмич! Хозяйка собирается половики ткать. А пряжи — нема! В магазинах ее, собаку, днем с огнем не сыщешь. Выручай, дорогой. Сам знаешь — бабы что репей. Сходи да сходи, говорит, к Семену Кузьмичу. Человек он уважительный. Да ее, пряжи-то, надо пустяк. Фунтов пять…
Остроухов говорил и не спускал глаз с серого, измученного лица кладовщика.
— Захар Яковлевич разрешит — хоть пуд бери. Только из бухгалтерии квитанцию принеси, что уплатил.
— Я, Кузьмич, и без тебя знаю, чем щи хлебают! К чему с каждой мелочью к начальству лезть? У начальства без нас забот полон рот.
Зябко кутаясь в полушубок, Туркин прошаркал в дальний угол амбара. Вернувшись, бросил на стол три мотка пряжи.
— Бери. Как бывшему фронтовику… Себе покупал, да отнести не успел. — Освобождая дорогу, сделал шаг в сторону. — А теперь улепетывай! И посудину забери! А не то, холера тебе в бок, об твой лоб разобью!
«И разобьет! Такому — раз плюнуть! Сыч натуральный!» — подумал Остроухов, с опаской поглядывая на большие крепкие руки и мохнатые с проседью брови Туркина. — Не обижайся, Кузьмич! Хоть стопарик по такому случаю! — сказал незнакомо, просяще. Не узнав своего голоса, выругался про себя: «До чего докатился! Изворачиваюсь, как самая последняя сволочь!»
— Уходи, Андрюша! Добром прошу! — обрезал Туркин и грозно подвигал бровями.
Андрюшка представил, как Туркин схватит его и поволочет на улицу. Но не таков был Андрюшка Остроухов, чтобы, считаться с такой мелочью, как собственные бока. С отчаянной веселостью выкрикнул: