— Я первым с тобой здороваюсь… Я снимал бы перед тобой шапку, если бы это было принято.
Ланцов недоверчиво посмотрел на Портнягина. Алеха сказал:
— Вы Платоныча не трогайте.
Не обращая внимания на Голого, Портнягин продолжал:
— Живем мы — каждый по-своему. Это — право каждого… Но с непременным условием: будь хорош и для других. Так ведь у нас?
— Известно, — прохрипел Ланцов, теряясь в догадках: куда клонит Портнягин?
— И это — великое право. Право на достоинство, на лучшую жизнь… Ты спасал это право для нас великой ценой. Спасибо тебе.
К удивлению конюхов, директор склонился в поклоне, потом отошел к окну, закурил.
— А что? Само собой… — в глубокой растерянности не сразу ответил Ланцов.
— Кобылу мы спишем. Не в кобыле дело, — помолчав, сказал Портнягин. — Совсем не в кобыле!
Он подошел к столу и нажал кнопку. Вошла секретарша. Глядя в окно, сказал ей:
— Напечатайте приказ: за пьянство Ланцову и Голому объявить выговор. С завтрашнего дня перевести в разнорабочие. Все.
…Когда они вышли из кабинета, Алеха тоскливо сказал:
— Коней жалко.
Ланцов не ответил. Стал закуривать. Алеха вздохнул и уже весело добавил:
— Когда он наклонился, я у него лысину рассмотрел.
— Лысина — это само собой, — думая о чем-то, отозвался Ланцов.
…Деньги Голому вернули.
Кобылу старший конюх обнаружил в соседнем отделении совхоза. Она забрела туда, когда выпал первый снег.
ВОЗВРАЩЕНИЕ
Мокрый перрон быстро опустел. Тропинин вошел в вокзал. Его тотчас увлек плотный людской поток. Не раз останавливался: ему казалось, что мимо то и дело проходят знакомые люди. Он всматривался в каждое лицо, но не узнавал… Потом оказался у выхода и увидел знакомую площадь.
Моросил холодный дождь. На трамвайной остановке в полумраке крытой площадки стояли молчаливые люди. Там было тесно, и Тропинин остался под дождем.
Когда подошел трамвай, люди засуетились, увлекли его, и он оказался в вагоне, зажатый со всех сторон. Узнал, что это был как раз тот трамвай, на котором он не собирался ехать…
Поправил темную повязку, прикрывающую выбитый глаз. Осмотрелся.
Но не выдержал, когда объявили знакомую остановку: грубо расталкивая пассажиров, ринулся к двери.
…В конце улицы непривычно громоздилось новое здание. Разрослись тополя… Это были первые живые знакомые, встретившие его. Они сразу сказали, как долго он не был здесь: кора на них была изрезана, узловатые сучья напоминали склеротические сосуды.
Тропинин прижался щекой к тополю. Он не ожидал этой встречи, она взволновала его. Знал, что надо уходить отсюда, но только безвольно гладил рукой корявый ствол тополя.
Кто-то подошел, тяжело шаркая подошвами.
— Пьяный, — сказала сгорбленная старушка и сокрушенно покачала головой.
— Ты иди, старуха, иди, — недовольно пробормотал Тропинин.
И вдруг узнал ее: это была старая соседка по квартире — Прасковья Ильинична.
— О-хо-хо! — Старушка зашаркала дальше.
Он боялся, что она обернется, узнает его, но минутой позже уже с тоской подумал: «Не узнала…»
Зашел с другой стороны дома, посмотрел на третий этаж. Окна не сказали ему ничего.
До сумерек ходил по улицам, несмотря на плохую погоду, людным и шумным, и чувствовал себя необыкновенно одиноким. Ругал себя за малодушный соблазн побывать здесь наяву, а не в тех снах, которые волновали и тревожили неотступно… Знал и то, что не простит себе, если до изнеможения не находится по этим улицам, если не увидит — хотя бы издали — Нину…
Он не помнил, как оказался перед знакомой дверью. Только почувствовал давнюю робость, когда нажал кнопку звонка.
Дверь открыла пожилая женщина. И прежде она открывала ему. В добрых глазах прочел беспокойство, даже испуг.
— Вам кого?
— Нину.
— Ее нет… Вы ошиблись.
Прежде чем решил произнести имя женщины, дверь захлопнулась. Он не удивился.
Слишком долго он не был здесь.
Потом сидел в сквере. Там было сыро и темно. На скамейку с деревьев падали тяжелые капли. Закурил. Видимо, на свет папиросы приблизились два силуэта. Кто-то, стараясь разглядеть Тропинина, близко дыхнул водочным перегаром.
— Дай закурить.
— Не угощаю.
— Что он сказал? Толик, ты слышал, что он сказал?
Все было скверно: и слякоть, и темнота, и это бесцельное ожидание чего-то на мокрой скамейке… Тропинин поджал под себя ногу и упруго выпрямил ее в живот говорившему. Тот опрокинулся назад, завыл. В тот же миг сильнейший удар чем-то твердым колоколом за-загудел в голове Тропинина. Он вскочил, схватил за руку второго, резко повернулся. Рука хрустнула. Тропинин, не оглядываясь, побежал к выходу.