Шорин начал грести к деревне. Рассвело, стал отчетливым берег. По берегу черными утюгами стояли лодки. Людей не было. В одном только месте на белом камне-валуне он увидел знакомого мальчика Паньку. Шорин проплыл вблизи от него. В брезентовом балахоне, важный, как изваяние, Панька стоял и презрительно посматривал. Распахнутые полы балахона напоминали расправленные крылья, а стриженая голова с остреньким носом — голову коршуна или орла.
«Ну, видок…» — усмехнулся Шорин.
Проплывая, еще раз глянул на странного человечка. Балахон посверкивал сыростью, голова призакинута надменно, — ну, и видок!
Деревня просыпалась.
День, по-летнему жаркий и шумный, исходил.
Панька вышел на крыльцо и уставился на дальний берег пруда, где садилось солнце. От берега до неба багровела степь. Там слышалась пальба пастушьих бичей, и, вспугнутые стадом, медленно катились клубы пыли, затопленные алым разливом заката. Солнце шло за горизонт. Панька присмотрелся, и ему пришло в голову, что он видит, как вращается земля.
— Планета крутится! — закричал он, сильно удивленный новым своим открытием. Он принялся следить за планетой, пока глазам не стало больно, а солнце скрылось. Огорченный, отвернулся, вскарабкался на крышу дома, но и оттуда не было видно солнца. Спустился вниз, позвал: — Дед! — и по-разбойничьи свистнул.
Дед проживал по соседству в избушке за ветхим таловым плетнем. Он появился сразу. Прищурился:
— Свистишь?
Поставил голову бородой на плетень.
— По рыбу пойдешь? Цела наметка?
— В обед починил.
— А байдарка?
— Ходит.
— Не боишься Шорина?
— Кого — сторожа? — Панька цыркнул сквозь зубы. — Постреливает.
— Ладно, пусть стреляет. А ловишь ты, Панька, помалу.
Панька нахмурился.
— Не жадничай, дед. Голодный, что ли?
— Ну-ну, я так. Я к тому сказал, что Шорин-от зверской, грызло — не человек. Завоевал пруд, сатана службистый, а души нет, бабу с дитем бросил. Ты, Панька, грабь его не жалеючи.
— Помалкивай, дед! Чего — грабь…
Брезентовый балахон за день просох. Панька надел его, закинул за спину сеть-наметку. Осмотрел еще раз пруд и берег.
К берегу, вниз, уходили огороды. Здесь все знакомо Паньке, все до мелочи изведано. Панька давно сделал открытие, что лук-батун брызгает из земли зелеными струйками, свекольная ботва горит костром, а сосна на задах дома Семикашиных — вовсе не сосна, а великанский заколдованный петух… Чучело на плетне скрипнуло зубами. Небо снижалось. Становилось плохо видно и далеко слышно. Пахло огородами, особенно сильно укропом и еще чем-то вязким, свежим, сырым: Панька знал, что пахнет рыбой и водой. Улюлюкали лягушки.
Ссутулясь, Панька сел на белом валуне. Приковылял дед, осмотрел байдарку.
— Ох, хороша! — похвалился дед. — А кто смастерил? А наметку? Для тебя все, Панька.
— Спасибо, дед, — сказал Панька. — Не байдарка да наметка — не водился бы с тобой. Жадный ты маленько.
— И-и-и! — воскликнул дед. — А с кем бы ты водился? С Шориным, небось?
— А что… Шорин крепкий. Он на закидушку вот какого вытащил! Он умеет — злючка. Весь пруд захамил. Мне бы такого вытащить на закидушку!..
— Пойди усни, Панька, рано еще.
— Лучше ты иди. Не хочу с тобой. Хоть сердись, хоть нет.
— Ну-ну, пойду, коли…
Дед покряхтел, заковылял назад. Панька проследил, как его белая борода исчезла впотьмах, запахнулся в балахон и двинулся по берегу.
Справа от него лежала вода. Слева — чернели огороды, поднимались плетни, а где не было плетней, различались бурьянные сивые межи. Было тихо, душно. Невдалеке впереди надсадно всхрапывала невидимая лошадь, и тоненький голосок уговаривал:
— Н-но! Лысуха, но!
Панька подошел, сказал:
— Эх-ма, баба ты, Мишка. Слабак. Какой ты водовоз? Ну, скажи, какой?
— Плохой, — признался Мишка. — Вот телегу засосало в песок.
— А чего молишься на этого скота! Дай кнут. Да слазь ты с бочки!
Панька взял кнут, щелкнул для пробы и огрел Лысуху с присядом и оттягом.
— Фью! Лода-арь — фьить!
Еще раз вприсест протянул кнутом. Лысуха кинулась, выдернула телегу, побежала рысью от воды на косогор. Панька потешался ей вдогонку. Отбросил кнут. Отдышался.
Водовоз кричал ему, карабкаясь на бочку:
— Приходи, Панька, в застукалку застучим!
Панька цыркнул во тьму, пригрозил кулаком.
— У-у, баба…
Тяжело вздохнул.
Отзвучала телега. Навалилась темная духота. Панька шел назад, слепой и глухой, когда на плечи ему опустилось что-то мягкое и лицо ощутило резкий горячий выдох — хэх!