Когда шли по белой, усыпанной опавшими лепестками улице, вспомнилось: так же вот, как теперь, во время боя черемухой пахло! Только земля была черной…
Максиму назначили пенсию.
Целыми днями он сидел около ворот на торчавшем из земли пне, грелся. Силы возвращались к нему медленно, трудно. Максим страдал и от вынужденного безделья, и от постоянного, тупого, как зубная боль, ощущения голода. Ему хотелось жареного мяса, селедки с луком. Он готов был заложить душу за тарелку горячих жирных щей из квашеной капусты и кусок пахучего ржаного хлеба. А вместо этого нужно было есть манную кашу, яички всмятку, безвкусные, как трава, сухарики. И он терпел, зная, что иначе нельзя.
Вечером приходила с работы Анна. Она заставляла Максима выпить стакан дурно пахнувшего настоя из диких трав и кореньев, изготовленного по рецепту какой-то старухи.
Максим безропотно исполнял все. Он даже радовался, когда Анна советовала что-то новое: вдруг это окажется именно тем средством, которое вернет ему здоровье? За жизнь Максим цеплялся с яростью, хотя чувствовал, что срок ему отведен небольшой: может, год проживет, а может, завтра ноги протянет.
Когда спадала духота и под вязами собирались перекинуться в картишки мужики, Максим надевал шерстяной свитер и тоже шел к вязам. Он определял, в какую сторону тянет ветерок, и садился так, чтобы табачный дым относило мимо.
Собирались здесь только женатики, народ подконтрольный, безденежный. В этот раз — с получки — сбросились по рублю, послали самого молодого за вином. Пили втихую, чтобы не видели жены.
Предложили глотнуть и Максиму. Он испуганно отмахнулся.
— Э-э, Максим! — засмеялся Сажин, шофер, живущий напротив. — И курить бросил, и не пьешь… И Анна твоя, бедняжка, вся высохла… Для чего небо-то зря коптить, э? Ложился бы да помирал, чтобы нашу мужскую породу не позорить…
Сажин — руки в бока — похохатывал, щуря масляные, налитые хмелем глазки.
— Дурак ты, Сажин, — беззлобно ответил Максим и поплелся к дому.
— Погоди! — позвали сзади. — Плюнь ты на него…
Максим будто и не слышал. Не станет же он объяснять каждому, откуда у него берутся силы, не станет рассказывать о своей надежде продержаться до приезда сына Николая.
Замечтался Максим и не заметил, как свернул на дорогу, побрел вдоль улицы. Беспокойно на душе. Дум полна голова.
Два года минуло, как уехал Николай после окончания техникума в далекий сибирский город. В прошлом году отдыхал во время отпуска по путевке в каком-то спортивном лагере. И чего он там не видел, в этом лагере? Будто дома плоше… Этим летом обещал приехать. Но кончается июль, а его все нет. И мать заждалась. И Аленка… Исстрадалась девка дожидаючись. От парней, говорят, отбою нет, а она вечерами из общежития не выходит. Книжки читает. Что ей парни, коли на свете есть Николай!
Переставляет ноги Максим, а дороги не видит. Николай, сын… Хоть бы приехал скорей! Приедет, женится на Аленке — уж тогда-то зубами уцепится за жизнь Максим, а дождется внука!
Зашел в магазин — и к телефону. Набрал номер.
— Крайнову из двадцатой позовите, пожалуйста…
Было слышно, как дежурная крикнула:
— Крайнова, к телефону.
И тут же дробью застучали каблучки. «Дома, — улыбнулся Максим. — Вот девка! Да к такой я не то, чтоб из Сибири, — с Сахалина приехал бы!»
— Кто это? — спросила.
— Я… Дядя Максим…
Аленка притихла, начинать разговор первой стеснялась.
— От нашего ничего нет? — спросил Максим.
— Нет…
— Вот лодырь! Нет бы написать… А то попросил товарища зайти… Скажи, мол, скоро приеду. И все. Ни записки, ничего…
— Правда, дядя Максим? А кто заходил?
— Не спросил… Растерялся! Блондинистый такой… Симпатичный…
— А когда? Когда приедет?
— Скоро! Скоро! — Максим повесил трубку…
Николай приехал в середине августа. Было солнечно, жарко. Без стука — не забыл секрет домашних запоров — ввалился в комнату. Большой, шумный, загорелый — не узнать! Максим после обеда отдыхал. Как был босиком — к сыну. Тот — выше на голову, под потолок.
У Максима от радости дух захватило. То за руку сына тронет, то в глаза глянет, а слов — нет. Пожил, кажется, слава богу, на свете, а что предложить гостю с приездом — не знает. То ли помочь вещи разложить, то ли холодного квасу дать испить…