Пока Николай, раздетый до трусов, плескался в саду около водопровода-летника, Максим — на улицу. Поманил соседского мальчишку, сунул в ладонь полтинник.
— Заводское общежитие знаешь? Около базара…
— Ну?..
— Одна нога здесь, другая — там! Скажешь дежурной, чтобы передала Крайновой из двадцатой комнаты: приехал, мол! Приехал! И все. Понял? На обратном пути забежишь в мастерскую к тетке Анне. Может, отпросится.
Вечером в день приезда Николай — никуда. Максим одобрил: какой невеста ни будь королевой — родители прежде всего. Два года — срок немалый, и разговоров накопилось за это время не на час. Обо всем надо расспросить сына, обо всем разузнать. А невеста? Что ж, два года ждала, за день не помрет. Хоть и переживал Максим за Аленку, но виду не подал, даже не намекнул Николаю, что его ждут. Зато Анна не утерпела, шепнула, пока Максим ходил на кухню:
— Аленку не узнаешь! Красавица писаная! Всем взяла… И фигурой, и лицом… Ждала тебя…
Николай покраснел. Уткнулся в тарелку.
Спать легли далеко за полночь.
Повеселел Максим с приездом сына, помолодел. Бывало, брился два раза в неделю, теперь — через день.
С вечера, когда Николай уходил гулять, Максим надевал белую рубашку. Долго возился перед зеркалом с галстуком, стараясь завязать так, как учил Николай, — двойным узлом. Потом вместе с Анной выходил на улицу, и они шли к соседям в палисадник, где под липами стоит скамейка. Судачили с соседкой о том, о сем, а сами поглядывали на дорогу, где вот-вот должны показаться по пути в парк Николай и Аленка.
У Анны зрение никудышное, все как в тумане, но рядом — Максим. По тому, как он суетливо начинает поправлять галстук и как деревенеет его лицо, ей понятно: идут.
— Говорите что-нибудь, черти! Чего замолкли, — шипел сквозь зубы Максим, локтем подталкивая словно онемевшую Анну и с ненавистью кося глазом на готовую лопнуть от важности соседку. «Вырасти своего и важничай», — думал ревниво.
— Здравствуйте, — кивал Николай соседке.
— Здравствуйте! — говорила Аленка, а сама не знала, куда деть глаза.
— Здравствуйте! — хором из палисадника.
Прошла неделя. И еще одна. И закралась в душу Максима тревога. Каждый вечер встречается Николай с Аленкой. Каждый вечер возвращается домой не раньше, как с первыми петухами. Днем — на пляже или в лесу. И все — друзья-приятели… Ни поговорить, ни слова сказать без людей. Подождал еще неделю Максим, а в субботу, дня за три до отъезда, когда Николай вернулся с гулянья, позвал его в сад.
Светало. От травы веяло прохладой. Гулко в сонной тишине раздавались шаги.
— Ты зачем приезжал? — спросил Максим, решив, что так, сразу, лучше.
Николай устало пожал плечами. Закурил.
— Отдыхать… У меня отпуск…
— Ехал бы в спортивный лагерь… отдыхать-то…
— Мать хотелось увидеть… И тебя…
— А Аленку?! — вспыхнул Максим.
— При чем тут Аленка…
— Как при чем?! Повеселился, погулял, провел отпуск и — привет?! Так, что ли? Аленка ждала тебя два года!
— Брось ты об этом, отец… — Николай повернулся и крупно зашагал к дому.
У Максима сжалось сердце, и он почувствовал себя слабым, беспомощным. Попытался пойти — сил не было. Схватился за яблоню.
— Подожди! — позвал чуть слышно. Николай услышал, остановился. — Ты мне скажи, сынок, что думаешь делать?.. Аленка любит тебя… Обманывать ее — хуже некуда.
— Не повезу же я ее в общежитие…
— Что ж ей опять ждать?
Николай не ответил. Ушел.
После отъезда Николая Максим слег. Дошло до того, что Анна вызвала «скорую». Врач сказал: «Нетранспортабелен», поставил укол и уехал. Испугавшись незнакомого слова и того, что Максим сутки не ел и не пил, Анна приготовилась к самому худшему.
На следующий день пришло письмо. Анна читала вслух. Николай писал, что доехал хорошо, что вишневое варенье не довез — угостил моряков в вагоне, что, приехав, поинтересовался у начальства насчет квартиры и что квартиру скоро не обещают, но в список записали.
Это место, про квартиру, Максим заставил прочесть три раза. Потом сказал:
— Дай-ка, мать, настою… Есть там у тебя?
— Есть, есть, как же… — засуетилась Анна.
Поднялся Максим. Снова стал изо дня в день пить вонючий настой, от которого выворачивало наизнанку. Снова ел, что велел доктор, соблюдая часы и минуты.
Как-то под вечер Максима окликнул Сажин. Круглолицый, румяный. Подбоченясь, заулыбался издалека: