Женька проскользнул боком по трапу с толкача на палубу баржи, где лежали трубы, зашел с другого конца, чтобы не мешать работе, и выбрал трубу почище. Женя Кузьмин знал из газет, что требуется писать на трубах, он достал мел, потер трубу рукавом, чтобы надпись лучше просматривалась, и написал большими печатными буквами «Труба тебе Аденауэр».
— Это хорошо, конечно, что вы читаете газеты… Только перед Аденауэром стоит поставить запятую, товарищ незаменимый водолаз, — сказала за спиной Женьки инженер Нина Сергеевна Колесникова. Она равнодушно осмотрела Кузьмина и пошла по своим делам дальше, подняв кверху подбородок.
Женька потихоньку убрался с баржи, но запятую в нужном месте поставил.
Трубу вскоре подняли и положили на берег. Первыми писанину обнаружили рабочие, которые принимали трубу, потом собрались другие.
Собрание разогнал старик Три Ниточки. К обеду баржи разгрузили. Караван, спугнув отдыхающих лебедей, отошел в Сургут.
— Дотянет, деваться ему некуда, — сказал водолазам знакомый сварщик, провожая судна глазами, и ушел отдыхать.
Реку затягивало на глазах. Рабочие Колесниковой разошлись по своим вагонам и стали топить печи.
— Есть хочу — ноги дрожат, — пожаловалась Нина Сергеевна старику. Они стояли и оглядывали измордованный берег. Под яром стучал дизельным сердцем катер, дожидался Три Ниточки.
— Устраивайтесь, — сказал Три Ниточки и пожал Нине Сергеевне руку. — Теперь уж до льда не увидимся.
Водолазный катер пошел к своему берегу в последний рейс.
Обь остановилась, мороз покрыл воду коркой — пришло время. Дня три или четыре подводники утепляли вагоны и занимались хозяйством, ждали, пока лед закрепится.
Механики разгрузили катер, завели трос и вывезли тягачом на берег. Снизу под катер подложили лес, чтобы зимовал не на голой земле, хоть и тихоходный транспорт, а все равно — хранить надо.
— На охоту пойдем? — спросил Три Ниточки у Женьки, когда работы не стало.
Старик извлек из чехла облезлое ружье и заглянул в стволы, проверил — не завелась ли ржа.
— Императорская тулка! — объявил он Женьке. — Таких больше нет и не будет, одна осталась.
Женьке было все едино, поскольку охотой водолаз не интересовался, но ружье он, на всякий случай, похвалил: в вагоне сидеть не хотелось.
Они прошли по пойме немного, печатая в снегу следы, и завернули к тальниковой гриве. Тальники во всех направлениях были исполосованы дорогами крестиков, ясно обозначенных на снегу.
— Куропатки наследили, — объяснил Три Ниточки. — Раньше их живых коробами ловили.
Так они шли потихоньку вдоль тальников, пока Женька не обнаружил, что впереди по снегу продвигается пешим порядком белая птица.
«Ловко чешет, больная должно!» — Женька побежал, чтобы поймать птицу, но она полетела. Рядом с ней выпорхнули из снега похожие птицы и тут же дважды негромко стукнуло ружье старика — бук-бук! Как из игрушки.
Две птицы выпали из стаи и запрыгали по снегу, разбрасывая красные пятна, потом успокоились.
— Ты чего под ружье лезешь? — напустился на Женьку Три Ниточки.
— Поймать хотел.
— Поймаешь, когда привяжут, — засмеялся старик и велел подобрать мертвых птиц.
На белых перьях куропаток, где попали дробины, проступили сырые пятна. Женька потрогал их пальцем и понес птиц, захватив за шеи.
— Деревня тут была, браконьер один жил знакомый, — сказал Три Ниточки. — Помер должно…
За тальниками текла подо льдом речка.
— Ёган зовут, — объяснил Три Ниточки. — Река, значит, по-хантейски. Приток.
Деревня сохранилась. Домов десять-пятнадцать стояли вразброс, под сгнившими крышами. Ни дыма, ни человека, гниль и запустение, прикрытое снегом.
От крайнего дома полетели куропатки, и Три Ниточки аккуратно убил еще две, они упали под стеной.
— Люди-то где? — заволновался Женька.
— Кто их знает? — сказал Три Ниточки. — Может, дальше куда ушли, может, в город поехали. Всегда так — одно строят, другое разрушается. Поселков новых настроили — считать спутаешься…
Ни тропки, ни следа человечьего — в деревне.
«Умер, значит, или перекочевал хант в новое место», — подумал Три Ниточки без печали.
Но хант оказался на месте. На отшибе, ближе к реке, стоял квадратный дом из бревен, обставленный редким тыном. Над тыном чернел склад для хранения пищи, поднятый на сваи, чтобы не добрался случайный зверь. Внутри загородки виднелась печь, построенная из глины вперемежку с осокой, и стояла худая лошадь, ела из дровней сено.