бывало. Зал, в котором концертировали Михаил Глника и Петр Чайковский,
Гектор Берлиоз и Франц Лист,– этот зал не помнит подобного представления.
Мне жаль не тебя. Жаль Госцнрк – их лучшан программа прошла у нас. Мы уже
отправили им телеграмму с выражением нашего соболезнования. Кроме того, я
жалею директора. Он до снх пор снднт в зале. Он не может войтн сюда: он за
себя не ручается. Поэтому очистим помещение, поедем ко мне и разопьем
бутылочку кахетинского, которую я припас на случай твоего триумфа. Если б я
знал, что сегодня произойдет событие историческое, я бы заготовил цистерну
горячительного напитка. Но, прости, у меия не хватило воображения!..
Ах, какой это был человек! Благородный. Добрый, Великодушный.
Мы вышли втроем. Лил дождь. Мы пошли на Пушкинскую, где жнл тогда
Соллертннскнй. И там он рассказал эту историю за ночь раз десять, каждый раз
прибавляя к ней множество новых подробностей. Я задыхался or смеха. Валялся
на диване в нзнемо–женнн. Но к утру какая–то муть стала оседать в голове, я
начал смекать, что мне–то особенно радоваться нечему, что это произошло со
мной и, вероятно, отразится на всей моей жнзнн, повернет ее ход и мне уже не
иметь дела с музыкой (как потом и случилось!). Наверно, к утру лнцо мое уже
ничего не могло выражать, кроме тупого отчаянии. Но туловище все еще
продолжало колыхаться от смеха.
Проснулся я дома, у себя на диване. В комнате было светло.
Услышав в соседней чьи–то шаги, я позвал:
– Ма–ать!
Мать вошла. Я сказал:
– Дело в том, что я вчера провалился. И у меня просьба: на эту тему,
если можно, не разговаривать со мной.
Мать спокойно ответила:
– Может быть, ты и провалился,– этого я не знаю. Только уж это было не
вчера, а позавчера...
– Почему же позавчера?
– Потому что ты домой пришел очень поздно, тебя целый день вчера
будили, спрашивали, когда и куда тебе надо идти. Ты говорил, что тебе больше
никуда никогда ходить не придется. Просил оставить тебя в покое...
Я подпер голову кулаком, перевел взгляд на ковер... Раскисшие,
разлезшиеся, серо–белые, с мышиными хвостиками вместо шнурков стояли возле
дивана бывшие лакированные ботинки Антона Шварца!.. Но мысль о том, что
Шварц вчера выступал босой, привела менн в такое отчаяние, что я заплакал.
Мать спросила:
– Неужели ты думаешь помочь делу тем, что будешь лежать в постели и
плакать?
Я прохрипел:
– Да вовсе я не от этого плачу!.. Мне... Шварца жалко!
А на другой день меня с шумом уволили нз филармонии.
Но – странное дело!– с тех пор я никогда уже так не боялся. И
впоследствии почти полностью преодолел страх.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Стыд меня мучил, но через несколько дней я все же пошел в филармонию.
На концерт. В фойе, в кругу молодых хохочущих композиторов, я увидел Ивана
Ивановича, который что–то рассказывал им, как всегда пулеметно в остроумно.
Заметив меня, ои извинился и, подойдя, положил мне на плечо руку.
– Поскольку на Танеева расчеты плохи,– он хохотнул,– мне хотелось бы
знать, что ты жуешь? У тебя ж нет работы!
Я пробормотал что–то невнятное.
– Я говорил о тебе на радио,– сказал Соллертинский,– Там тебе будут
заказывать небольшие музыкальные конферансы. Вот возьми, передай Вере
Францевне Коукаль...
И вручил мне заранее заготовленную записку.
"Дорогая Вера Францевна! Направляю к Вам Геракла Андроникова, о коем
уже говорил. Этот юный почитатель серьезной музыки, обладающий ведюжин–нымн
познаниями, вступил в еднвоборство с нашей аудиторией и повержен. Тем не
менее он надеется на реванш, в я совершенно уверен, что это в его
возможностях, нбо наш дорогой Геракл за один вечер составил себе легендарное
имя и мог бы поспорить с великим героем древности. Если тот удушал змей,
разрывал пасть Немейского льва, чистил Авгиевы конюшни и осуществил
двенадцать выдающихся подвигов, то наш ленинградский герой, совершив новый
подвиг, совершенно затмил образ своего знаменитого тезки. Он разрушил
вековые основы, на которых по–конлась Ленинградская филармония, а сам
провалился так глубоко, что мы никак не можем вытащить его на поверхность.
Только Вы способны помочь ему, еслв дадите ему комментировать музыкальные
передачи при условии, что между ним и аудиторией встанут директор, редактор