облизывался, хохотал, клаиялси и при этом отступал все время назад, так что
он, доктор, должен был несколько раз возвращать меня нз угла на исходную
точку. Но больше всего его поразило, что, с трудом произнося заученные
слова, я помогал себе какими–то странными движениями левой ноги– тряс ею,
вертел, потирал носком ботинка другую ногу, а то начинал стучать ногой в
пол... Доктор сказал, что все это называется нервной распущенностью, что
надо только следить за собой... Правда, есть и другие признаки, когда
человек очень взволнован и устранить которые не в его власти.
– Горят уши,– сказал он,– сохнет во рту, на шее появляются пятна. Но
ведь это же никому не мешает. Все поймут, что выступаете вы в первый раз, и
охотно вам это волнение простят. Конечно, если я проведу с вами сеанс
гипноза, вы будете выступать спокойнее, но зато еще больше будете
волноваться перед вторым выступлением в уверенности, что сумеете
преодолевать страх только под влиянием гипноза... Но... вы понимаете сами...
И он несколько поуспокоил меня.
Однако все это касалось формы моего выступления. А содержание
беспокоило меня еще больше. Надо было получить одобреиие Иваиа Ивановича,
ведь он был мой начальник, вдохновитель и поручитель. Но посоветоваться с
ним все как–то не удавалось. Поймаю его в филармонии, говорю:
– Иван Иванович, ты не можешь послушать меня?
– Да, да, непременно, с большим интересом, но яесколько позже того!
А чего же "того"? Когда уже афиши расклеены!
Накоиец, я уловил его на хорах во время утренней репетиции и быстро
произнес первые твердо выученные фразы будущего моего слова. Иван Иванович
послушал с напряженной и недоумевающей улыбкой, перебил меня и торопливо
заговорил:
– Великолепно! Грандиозно! Потрясающе! Высокохудожественно!
Научио–популярио! И даже еще более того! Но, к сожалению, все это абсолютно
никуда не годится... Ты придумал вступительное слово, смысл которого
непонятен прежде всего самому тебе. Поэтому все этн рассуждения о ладах,
секвенциях и модуляциях надобно выкинуть, а назавтра сочинять что–нибудь
попроще и поумнее. Прежде всего ты должен ясно представлять себе: ты выйдешь
на эстраду филармонии, и перед тобой будут сидеть представители различных
коитннгентов нашего советского общества. С одной стороны будут сидеть
академики, а с другой – госиздатовские клерки, подобные самому тебе. С той
стороны тебя будут слушать рабочие гигантов–предприятий, рабочие, которые
долгие годы посещают филармонию, знают музыку, отлично в ней разбираются, с
другой – студенты первого курса консерватории, которые полагают, что они на
музыке собаку съели, тогда как они только еще приступают к этой закуске.
Всем этим лицам надо будет сообщить нечто такое, что всеми было бы понято в
равиой степени, независимо от их музыкальной подготовленности. И и думаю,
что если ты пожелаешь для' начала сообщить, что Танеев не представляет собою
плод твоей раздраженной беллетристической фантазии, а в свое время, как и
все люди, родился от отца с матерью и что это произошло в 1856 году, то уже
сегодня могу заверить тебя, что завтра решительно все поймут тебя одинаково,
а именно, что Сергей Иванович Танеев родился в тысяча восемьсот пятьдесят
шестом году и, следовательно, не мог уже родиться ии в пятьдесят седьмом, ни
в пятьдесят восьмом, нн в пятьдесят девятом, этсетера, и т. д., и т. и., и
проч. Если в конце своего выступления ты пожелаешь сообщить, что Таиеев не
состоит членом Союза композиторов только по той причине, что отошел в лучший
из миров еще в 1915 году, то это будет крайне с твоей стороны любезно. Таким
образом, ты забил два столба. Теперь натягивай веревку и двигайся от начала
к концу. Сообщи по пути, что Танеев не кастрюли паял, а в свое время писал
музыку, в том числе ту самую симфонию, которую вы, почтенные граждане,
сейчас услышите,– Первую, принадлежащую к лучшим творениям русской
симфонической классики. Если же ты при этом сумеешь ввернуть, что Танеев был
любимым учеником и ближайшим другом нашего прославленного Петра Ильича
Чайковского, что лучшие страницы танеевской музыки в чем–то перекликаются с
героикой бетховенских симфонических концепций, то это будет крайне полезно
тебе. Думаю, по этой канве мог бы произнести слово любой иднот. И я не
беспокоюсь, что ты не сможешь этого сказать!.. Но меня возмутило другое!